— Привет! А я все знаю! Твоей приятельнице — кстати, передай ей мои поздравления, сайт у нее очень симпатичный, и девочки вполне ничего — ей подбросили в студию труп, а ты морочишь голову Ильину и вводишь в заблуждение следствие.
— Стоп, давай помедленнее, я не успеваю, — взмолилась я сквозь остатки сонного тумана.
— Может, тебе кофе сделать? — согласился заботливый отрок.
— Кофе потом. Когда ты с Никитой успел пообщаться?
— А ты спи дольше! — фыркнуло юное дарование.
— Так воскресенье же!
— Ага, а в воскресенье время на месте стоит, да? Знаешь, который час?
— Ну, судя по солнцу… — я задумалась. Правда, больше над тем, как повежливее заставить незваного гостя отправиться восвояси и немножечко — ну честное слово, ну совсем немножечко! — еще подремать.
— Когда это ты выучилась время по солнцу определять? — съехидничал незваный гость.
— А я, может, талант! — меня все еще не оставляла надежда на продолжение сна.
— Даже целый гений, не возражаю, — не унимался Кешка. — Только тут одного таланта маловато будет.
— Глебов, ты просто свин, на том свете черти твоей головой в колокол бить станут.
— Ага, — согласился покладистый отрок. — Именно черти, и именно в колокол. Которого они, по всем данным, боятся как…
— Как черт ладана, изверг! Дай поспать!
— Маргарита Львовна, половина одиннадцатого, между прочим. Хватит дрыхнуть, — изверг задумчиво поболтал ногами. Балконная фальш-стенка загудела под ударами кроссовок не хуже африканского тамтама.
— Злой ты, Иннокентий, — с самым искренним чувством сообщила я, — и негуманный.
— А что, злые бывают гуманными?
— Еще как бывают, — фыркнула я, почти смирившись с тем, что поспать больше не удастся. — Игнатия Лойолу вспомни, вот уж великий был гуманист.
— Так не злой же!
— А что, добрый?
Бессмысленная перепалка привела к желаемому результату: сонный туман из мозгов почти улетучился. После довольно формальной зарядки, водных процедур, во время которых я со злости стала вспоминать известных людей аж на букву Х — и между прочим, чуть не полсотни навспоминала, чем тут же загордилась — и кофе, сваренного заботливым оболтусом по прозванью Иннокентий — мозги проснулись уже окончательно, и гневная Маргарита Львовна начала смотреть на упомянутого Иннокентия почти дружелюбно. Здоровое желание придавить подушку еще хотя бы на пару часиков тихо скончалось в неравной борьбе с нездоровым любопытством.
Во-первых, с какого это перепугу всегда тактичный Глебов вздумал столь по-хамски прерывать мой безмятежный сон? Ну, положим, насчет безмятежного — это я напрасно, снилось мне, что Ланка с Оленькой держат жертву за руки, а она вопит: «Пустите! Я сама пойду!» — такой сон трудно назвать безмятежным, но все-таки…
Во-вторых, откуда он знает про труп? То есть, откуда — ясно — Ильин насвистел. Но тогда самое главное — когда это они успели пообщаться и чего друг другу наговорили?
Может, я вас спрашиваю, нормальный человек спать, будучи терзаем столь острыми вопросами? Не знаю, как нормальный, я — не могу. Це дило трэба розжуваты — это раз. Два: лапочка Иннокентий — личность хотя и почти совсем безбашенная, но при том весьма и весьма толковая. А потому в моей не совсем проснувшейся голове начала шевелиться любопытная идея: а не заслать ли Глебова — который, кажется, так и рвется совершить очередную порцию подвигов — не отправить ли его, хитроумного, шпионом? Но сначала — вопросы.
— И когда ты нашего свет Игоревича видел? — поинтересовалась я, доцеживая из джезвы последнюю порцию. Глебов поглядел на меня укоризненно — действительно, нельзя же кофе хлестать в таких количествах — забрал посуду и начал готовить опасный для сердца и нервов напиток заново, бросив через плечо:
— А я его не видел.
— Глебов! — возмутилась я. — Прекрати морочить мне голову! Прекрасно ведь понимаешь, о чем я.
— Ну ладно, ладно, — примирительно буркнул Иннокентий, сосредоточившись на кофе. — Докладываю. Ильин позвонил часа полтора назад, мол, сильно надо узнать, дома ли твоя милость, а то телефон не отвечает. Мне нетрудно, спустился, вижу — ты спишь, так и сказал.
Я обалдела:
— И ты три этажа вверх по шнуру возвращался?
— В девять утра? — он покрутил пальцем у виска. — На глазах восхищенных дачников, отправляющихся на любимые участки? Я чего, псих что ли? Через твою квартиру и вышел, подумаешь, сложность — дверь открыть-закрыть. Кстати, Никита, по-моему, удивился, что ты дома, чем-то ты вчера ему не потрафила.
— Глебов, ты прелесть! Никитушка всего-навсего хотел выяснить, дома ли я ночевала — а ты взамен ухитрился вынуть из него такое количество информации. Феноменально! С каких веников он вообще стал тебе про труп докладывать, и про мое к этому отношение?
— Ну… — весьма содержательно ответило гениальное дитя, задумчиво разглядывая кактус на подоконнике. Тьфу, опять нет времени растению жилье поменять, ему ж давно горшок в три раза больше нужен. А Кешка — уникум, я, честное слово, не понимаю, как он из Ильина — тем более по телефону — столько информации выдоил. Кстати, о гениях. Ужасно любопытно: тяга к талантливым людям — признак собственной незаурядности или, наоборот, знак личной бездарности?
— Ладно, оставь свои секреты при себе. Чего он тебе еще — кроме наличия трупа — успел рассказать?
Рассказать Ильин успел массу любопытного. Труп, судя по следам, пришел в студию своими ногами — от ее шпилек даже на Ланкиных плитках царапинки остались. За полотнища, однако, труп сам не заползал — вначале сидел, еще в живом виде, на одном из стульев, потом свалился, и кто-то его в уголок оттащил. Волоком, скорее всего в одиночку. Померла девушка часиков так в семь-восемь вечера, от банального клофелина с водкой, точно скажут после более детального исследования, но неожиданностей вроде не предвидится. Следов борьбы нет, так что никто ее не душил, за руки не держал и отраву в прелестный ротик не вливал, сама употребила. Кстати, и по голове девушку тоже не били. Доза принята изрядная, смерть, по идее, должна была наступить через полчаса-час после «употребления». Хотя со временем возможны варианты. В сумочке девушки Светы имело место быть некое противоаллергическое средство с труднопроизносимым названием. Если она его принимала — а судя по содержимому желудка, фу, какая гадость, но скорее всего да, и практически одновременно с выпивкой — должен был случиться эффект отсрочки. Скажем, на час-полтора-два. Сумочка лежала под правым плечом, я ее со своего места просто не могла увидеть. Сумочка летняя, плетеная, вроде циновки, естественно, никаких отпечатков на таком материале нет. В сумочке, кроме упомянутого средства от аллергии, — обычное дамское барахло: косметичка, кошелек, сотовый телефон, ключи — не от студии, сигареты, зажигалка, какие-то бумажки и прочее в этом духе. Ничего подозрительного. Следы взлома на двери студии также отсутствуют, родным ключом открыли. Оч-чень содержательный рассказ получился.
И тут в светлую мою голову закралась крамольная мысль: Глебов-то, само собой, гений, да? Но ведь и Ильин не абы кто? И вот так, сдуру, вываливает полный мешок фактов?
Должно быть, сомнения отразились на моей физиономии вполне явственно, ибо Кешка влет прочитал не только их наличие, но и содержание.
— Ты что, думаешь, он специально?
Да уж. Телепаторы телепают на расстоянии чего надо и чего не надо. Гений, одно слово. Ответа не требовалось, я лишь кивнула. Обманутый тишиной таракан Бенедикт, что живет у меня в подставке электрического чайника, осторожно высунул вначале один ус, затем второй, затем и голову — видимо, в рассуждении поискать чего-нибудь съестного.
— Ну и наглец, — удивился Глебов, — прям среди бела дня.
Испуганный Бенедикт мгновенно спрятался в свое убежище.
— Может, тебе от Вадима какой отравы для них принести?
— С ума сошел? — возмутилась я. — Это мой домашний зверь, а ты его отравой.
— Да уж, всякое видел, крыс, удавов, даже пауков, но чтобы таракан…
— Кто-то же должен меня встречать?