— Прикроешь меня? — спрашиваю я.
— Конечно, — он кивает, и я вхожу в комнату, пока он ждет снаружи.
— Привет, Харлоу, — она дерьмово выглядит. Как будто не спала несколько дней и потеряла расческу. У нее маниакальный взгляд в глазах, когда я приветствую ее.
— Ты знаешь, что сделал, — вырывается у нее, ее голос хриплый — возможно, от всех тех воплей, которые она устраивала в нашем холле.
Я выключаю камеру в углу и убеждаюсь, что диктофон на столе тоже выключен.
— Ты должна прекратить это, уже неловко, — я сажусь напротив нее и откидываюсь назад, скрестив ноги.
— Просто признай, что ты сделал, — ее голос дрожит, и клянусь богом, если она начнет плакать, я правда ее урою.
— Думаешь, твои приходы чем-то помогут? Ты правда думаешь, что, если будешь кричать и вопить, я сяду в тюрьму за преступление, за которое взял вину другой? — я фыркаю.
— Он сделал это только потому, что ты собирался убить меня.
— Начинаю жалеть об этом, — закатываю глаза.
Она опускает голову, а затем медленно поднимает свои призрачно-голубые. — Она что-нибудь сказала? Бет, когда ты убил ее, у нее были какие-нибудь последние слова?
— Они все говорили одно и то же: нет, пожалуйста, не надо. Вы, женщины, такие нытики. Так что обычно я сначала беру за горло, чтобы не слушать их, — у нее отпадает челюсть от моего откровенного ответа. Тогда я указываю на камеру в углу. — Выключил, помнишь?
— Почему не ударил, как меня? — ее губы дрожат, и я могу сказать, что эти воспоминания для нее болезненны.
— Нет никакого удовольствия в убийстве бессознательной жертвы, — насмехаюсь я. — У них такое выражение глаз в тот момент, когда они понимают, что собираются умереть, это просто… замечательно. Ни с чем другим не сравнится, и у всех взгляд тоже разный, — моя грудь вздымается, когда я понимаю, как приятно делиться с кем-то такими вещами.
Мои убийства — это всегда личное дело, и по понятным причинам это ужасный разговор на свиданиях. Я провожу дни, сосредоточившись на том, как не попасться, так что есть определенная радость в признании этих вещей, даже если сумасшедшей девушке.
Харлоу смотрит на меня с диким выражением в глазах, потом на мои руки, сцепленные на коленях.
— После того, как мы выяснили, что ты и есть Убийца из Джун-Харбор, я задумалась, не упустила ли чего-нибудь. И знаешь, что вспомнила?
— Просвети меня.
— Ты ударил кулаком по этому столу, — она также ударяет по металлу, звук холодный и звонкий. — И мне показалось, что я заметила синяки на твоих костяшках. Но это были не синяки, да? Это были чернила от фальшивой татуировки, не так ли?
— Эту татуировку было трудно смыть.
Она кивает, как будто ей все понятно, и садится обратно.
— Думаешь, этого достаточно?
— Достаточно чего? Убийств? — идея смехотворна, но даже сейчас зуд горит в моей крови.
— Достаточно признаний? — она садится прямее, ошеломленный, дикий взгляд ее глаз исчезает, и на его место приходит острота. Она тянется под стол и достает записывающее устройство. Мои легкие перестают работать, когда я понимаю, что все, что сказанное, на самом деле является признанием.
— Ага, сойдет, — говорит Куинси, входя в комнату и беря в руки устройство с самодовольной улыбкой на лице. Я вскакиваю со своего места.
— Удали это. Удали быстро. Как твой начальник, я приказываю тебе уничтожить эту запись, — твержу я, мой худший кошмар оживает.
— Извини, парень. Я тебе не подчиняюсь, — он пожимает плечами и достает из кармана единственную вещь, которая меня уничтожит.
— Он подчиняется своей королеве, — Харлоу грациозно встает. — И эта королева придет за твоей башкой.
ЭПИЛОГ
Кэш
Я чувствую себя непослушным женихом, украдкой проводящим мгновения со своей невестой перед походом к алтарю. Но я провел последний месяц, не имея возможности прикоснуться к своей женщине, и теперь мне трудно оторвать от нее руки хотя бы на секунду. Я только вчера вернулся домой, так что подавайте на меня в суд.
— Кэш, нас все ждут, — смеясь, говорит она, пока я задираю платье. Это то великолепное черное платье, которое она надела на наше первое и единственное настоящее свидание. Чего она ожидала, надевая его? Я провожу двумя пальцами по поясу ее трусиков, и она выгибается назад, упираясь ладонями в столешницу на кухне «Логова».
Я провожу пальцами по ее щели, и она стонет.
— Не говоря уже о том, что мы, вероятно, нарушаем дюжину санитарных норм.