— Анька, ты чего не пьешь? — заплетающимся языком произнес мой одногруппник Влад, усевшись рядом со мной на диван.
— Алкоголь вреден для здоровья.
— А я слышал, что он расширяет сосуды. Рюмашка против бляшки.
— А я слышала, что алкоголики плохо заканчивают. С отекшими мордами, циррозом печени и дилятационной кардиомиопатией.
— Зануда ты, Озерова, — кладет руку мне на коленку. — Но красивая зараза, так бы и сожрал.
— У тебя конечность лишняя? — зло бросаю я, скидывая его руку со своей ноги.
— Влад, тебя там Яна зовет, — поднимаю голову на Егора.
— Уже бегу. Янууууся, — вскакивает с дивана, поправляя на ходу свисающие штаны. Придурок.
— Ты чего такая загруженная? Не нравится здесь? — приобняв меня за плечо, интересуется Егор. Ну что я за желе такое? Он улыбается, а я как дура лыблюсь в ответ.
— Нормально. Просто шумно.
— Да вроде не очень. А пойдем потанцуем?
— Там не медляк.
— Ну и что, сделаем медляк.
И вот тут я поняла, что не просто ведома. Я — идиотка. И вовсе не потому что пошла танцевать с Егором. Это как раз было прекрасно. А вот идиотка взяла сначала один бокал от Егора с просьбой «ты только попробуй», затем второй бокал со словами «не выпьешь — я обижусь», потом третий. Может был еще и четвертый? Не помню.
Когда я поняла, что мне стало плохо? Наверное, в тот момент, когда сильно закружилась голова. Хотя головой это вообще назвать трудно. Голова — вообще не моя. Последнее, что я четко помню, как спросила на удивление нормальным голосом у Егора, где можно прилечь. Схватила бутылку воды и поковыляла в указанную мне комнату.
Захлебнуться от собственной рвоты — это, пожалуй, одна из самых дебильных смертей. Руки трясутся, голова — не моя, тело — и подавно, но где-то там, на задворках сознания, понимаю, что я сейчас умру, если не перевернусь. Кое-как поворачиваю голову и извергаю содержимое на подушку. Вот только легче от этого не стало. Я умираю. И точно не смогу в следующий раз повернуть голову. Дальше — хуже. У меня точно слуховые галлюцинации. Крики. Очень много криков. И голос знакомый.
— Боженька, пожалуйста, помоги мне. Я же почти не делала ничего плохого.
— Не поможет он тебе, Аня. Хотя дурам везет, — О Боже, только его голоса мне не хватало в голове. — Открой глаза, — мне это кажется. Просто кажется.
— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое…
— Я сказал открой глаза, — хлопок по щеке рефлекторно заставляет меня приоткрыть глаза. Черт, еще и зрительные галлюцинации.
— Чего нажралась, Анечка? — черт возьми, как настоящий Лукьянов.
— Отче наш, су…су… сущий на небесах.
— Последний раз спрашиваю. Что употребляла, Аня-дольчегабаня, всю постель мне обблеваня.
— Брысь отсюда. Кыш. Кыш. Изыди. Изыди, — зажмуриваю глаза, что есть сил.
— Что с ней? — это ведь голос Егора. Или снова галлюцинация? — Я ей сказал идти в мою комнату, а она как-то попала к тебе.
— Я тебе мало в прошлый раз накостылял?!
— Ты сам сказал, что ночуешь сегодня не здесь.
— Это мой дом, я могу делать то, что хочу и три тысячи раз изменить свои планы. Ты чем ее напоил, паскуда?!
— Ничем таким. Она вообще мало пила, только то, что я налил. Почти сразу пошла спать.
— Блевать она пошла, а не спать. И почему-то не в твою комнату, а в мою. Хоть бы посмотрел, что с ней. Придурок.
— Я не знал, что ей плохо, — нет, это точно Егор! Открываю глаза, наблюдая за тем, как он тянет ко мне руки.
— Не трогай ее, — кто-то ударяет со всей силы ладонью по руке Егора. Пытаюсь сфокусировать взгляд — Лукьянов. Бред какой-то. — Чтобы через десять минут всей этой компании не было.
— Как?
— Попой об косяк. Меня не интересует как. Если у вас есть деньги на алкоголь, значит есть и на такси. Не свалят все через десять минут — лично выгоню, опозорив тебя по самое не могу. Живее, Егор. Выгони всех к чертовой матери по домам.
Все, это точно не галлюцинация. Я в доме у этого. Как так? Мне надо домой. Срочно. Пытаюсь подняться.