— Подождите. Откуда вы это знаете?!
— Пусть сия тайна останется при мне. Пойдем, — подталкивает меня к двери. — У тебя голова не кружится?
— Нет.
— А слух? Не заметила снижение?
— Нет. Вы шутите? — в панике бросаю я, не успевая за ним идти, от того голос такой как будто я задыхаюсь.
— Я похож на шутника? — резко останавливается, испепеляя меня взглядом.
— Нет. Не похожи, — вполне серьезно произношу я, рассматривая нахмуренного Лукьянова. — А что за отдаленные последствия?
— Поражение ушных раковин и как следствие глухота. Пойдем, — подхватывает меня под локоть.
— И что делать?
— Закрыть рот и слушать меня. А еще называть меня по имени отчеству.
— В каком смысле?
— Ты недоразвитая, что ли?
— Я вас не понимаю! — истерично бросаю я, когда мы останавливаемся у процедурного кабинета.
— Как меня зовут, Аня?
— Богдан…, — черт возьми, какое у него отчество?! Опять забыла! — Богдан Михайлович, — громко произношу я, переводя взгляд на его бейджик. — Богдан Владимирович.
— Так вот, обращаемся именно так. Я ни разу не услышал от тебя мое имя. Теперь понятно?
— Да. Да, Богдан Михайлович. Блин. Богдан Владимирович, — от волнения все путаю, как дура.
— Заходи, — подталкивает меня в процедурный кабинет. — Не паникуй. Это вещество надо удалить в течение двадцати четырёх часов. Ты в это время вчера не пила. Садись, — подталкивает к стулу. — Я тебя сейчас хлопну по щекам, если к твоему лицу не вернется нормальная окраска.
— Только попробуйте.
— Да, да, меня твой папа потом убьет. Я помню.
— Прекратите, пожалуйста, надо мной издеваться. Хотя бы сейчас. А как вы будете удалять это вещество?
— Увы, есть только один способ.
— Какой?
— Сифонная клизма, — спокойно отвечает Лукьянов, демонстрируя мне трубку и кружку. И вот сейчас я не понимаю шутит ли он. Лицо у него максимально серьезное. — Ты еще больше бледнеешь. Это была шутка. Способ будет другой. Просто доверься мне. Так как это вещество откладывается в ушных раковинах, удалять мы его будем именно там. Больно не будет, не бойся.
Сказать, что мне страшно — ничего не сказать. Я в панике и дико хочется плакать. Один раз выпила какую-то хрень и на тебе. Я что реально могу оглохнуть?! Как я объясню это родителям?!
— Ой, только не плачь, — Лукьянов подает мне в руки лоток.
— Вы не понимаете. У меня дедушка был алкоголиком, и мама с папой мне с детства твердили о вреде алкоголя. Я никогда его не пила. Вообще никогда и вот так по глупости в их отъезд попробовала. И что? Теперь могу остаться глухой! Ну хоть не слепой и на том спасибо.
— Не останешься глухой. Даю тебе слово мужчины.
— Мужчина сказал и мужчина сделал — это разные люди!
— Не в этом случае, — весьма по-доброму произносит Лукьянов, чуть улыбаясь. Набирает что-то в шприц Жане и подходит ко мне. — Держи лоток у уха. И голову вот так, — обхватывает мой подбородок и сам направляет голову.
Как только мне в ухо ударила струя воды, я закрыла глаза и попыталась абстрагироваться. По ощущениям, Лукьянов промывал мне ухо несколько минут. Открыла глаза я лишь тогда, когда он переместил лоток и стал промывать второе. Все повторилось также, за исключением смешка от Лукьянова.
— Итак, Анна, у меня для тебя несколько новостей. Хорошая и плохая, — серьезно произносит он, отставляя лоток на столик. Сам же ставит стул и садится напротив меня, задевая мои коленки своими ногами. — Плохие новости: ты — доверчивая и упрямая дурочка. Если я сказал, что надо носить волосы убранными — значит так надо. Это не оспаривается. Ты можешь носить их распущенными за пределами больницы. С Егором или с кем-либо другим ты можешь делать все что угодно, в том числе распускать для них свою шевелюру, но только за пределами больницы. Для того, чтобы ты лучше слушала и внимала моим словам я прочистил тебе уши, дорогая Анна Михайловна. Плавно переходим к хорошей новости: у тебя-таки оказалась серная пробка. Я тебе ее удалил. Она в лоточке, можешь посмотреть на то, что, возможно, мешало тебе меня слушать. Скинем все на плохой слух из-за нее, а не на твою природную упертость. А теперь, когда ты прекрасно меня слышишь, я тебе еще раз повторяю, Аня. Завтра ты приходишь в мой кабинет в половину девятого утра с убранными волосами, короткими ногтями без лака, в удобной обуви без каблуков, с минимальным количеством косметики на лице и без единой капли духов или туалетной воды. В связи с перенесенным тобой стрессом и реальным отравлением алкоголем, я отпущу тебя домой после того, как мы примем нового больного, и ты заполнишь его приемку. Я напоминаю тебе, — достает из кармана платок и подносит к моему уху. — На завтра ты должна выучить мочеполовую систему мужчин. Не только анатомию, но и элементарную физиологию, — вытирает по очереди мои уши. — Завтра я спрошу тебя про болезнь Лайма. В четверг — мышцы. В пятницу — анатомию и физиологию уха. Уверен, что ты ничего об ухе не знаешь. В дальнейшем ты будешь уходить из отделения только тогда, когда выполнишь свою работу. Без спроса больше не уходить, если не хочешь последствий. С этого дня начинай потихоньку избавляться от гонора, упертости и учись правильно распределять свой день. Если уберешь ко мне личную неприязнь, возникшую в твоей голове совсем не обоснованно, и включишь вовремя извилины, то, возможно, через пару месяцев будешь гордиться сама собой, а не только хорошими оценками в зачетке. Ты пришла сюда учиться, Аня, и стать хорошим врачом. Пока ты посредственная студентка, но все в твоих руках, — произносит на одном дыхании Лукьянов и тянет к моему лицу руку. — У тебя тут, кстати, ресница, — тянет пальцы к моему веку и реально через пару секунд демонстрирует мне ресничку. — Это потому что она, бедняга, не выдержала такого жирного слоя туши. Ты и без косметики имеешь привлекательную внешность. Можешь не краситься, это я тебе как мужчина говорю. Вопросы есть? — смотрю в его совершенно непроницаемое лицо и не знаю, что сказать. То, что он сделал сейчас — ни в какие ворота не лезет. Но хуже всего то, как он ладненько произнес свою речь. — Ну раз нет, значит пойдем принимать новенького больного. Кстати, мембрана у твоего стетоскопа плохая. Я тебе напишу какой надо купить. Лучше будешь слышать больных своими прекрасными ушами без серных пробок.