Изменила адрес до моей квартиры, надела медицинскую маску, и загрузилась в машину, придерживая на коленях пакет с лекарствами.
«Привет, как твое самочувствие? Не тошнит по утрам?» — прочитала я сообщение от Марата.
Пошел ты к черту!
Неожиданно для самой себя усмехнулась. Никогда не верила в муть, что мысли материальны, но вот, пожалуйста, всё сбылось. Думала, что папа мертв, и его нет. Планировала забеременеть от Марата — и снова сбылось. Изначально уверена была, что растить ребенка стану одна — и снова в яблочко.
Может, завести соцсеть, и организовывать марафоны исполнения желаний? Отличный бизнес, слышала. Миллионы можно заработать.
«Алика, просто ответь мне. Знаю, что ты не хочешь разговаривать, но если будешь молчать, я сейчас же к тебе приеду» — пришла угроза.
Оставь меня в покое, Соколовский!
«Чувствую себя хорошо. Не тошнит» — коротко ответила ему.
«Выбери врача, вместе сходим. Хочу убедиться, что с тобой и ребенком все хорошо. Кстати, я проверил движение денег по карте. Не экономь. Это и твои деньги»
Сначала хотела ответить Марату, чтобы он не исполнил свою угрозу, и не явился ко мне домой, но в последнем месседже не было вопросительных знаков. Значит, и отвечать не на что.
Вышла из такси. Настроение немного поднялось, благодаря тому что с малышом всё хорошо. Немного виноватой себя из-за этого настроения чувствую. Папа мертв, а я тут радоваться пытаюсь.
— Не думать об этом. Не думать, — дала себе установку, и принялась раскладывать лекарства — блистеры отдельно, инструкции отдельно. Именно так я привыкла хранить таблетки.
Проверила холодильник, и сверилась со списком от диетолога. Он увеличил мою норму на пятьсот килокалорий, вписав необходимые продукты. Их я и заказала доставкой. Курьер приедет через тридцать минут. Отлично, пока займусь курсами.
Включила ноутбук, вошла в личный кабинет, и только включила видеоролик с уроком, как в дверь позвонили.
Неужели курьер так рано?
Или… Марат?
Прижав руку к сердцу, подошла к двери, и взглянула в глазок.
Соколовский. Да. Но не Марат.
Егор. На коляске, без сопровождения. Пандусов у нас в подъезде нет. Не понимаю, как он забрался даже на наше крыльцо. И… не понимаю, впускать его, или трусливо спрятаться.
Я не хочу снова нервничать. Сама я бы выдержала, но сейчас я обязана беречь ребенка.
Впустить? Сделать вид, что никого нет дома?
Егор протянул длинную узкую трость вверх, и снова нажал на звонок.
И я открыла ему.
— Эмммм… привет, — пробормотала, вглядываясь в его лицо.
Оно спокойное. А в глазах жалость.
Дьявол!
Ни от кого из Соколовских я не собираюсь принимать соболезнований! Даже от Егора!
— Привет. Впустишь?
— Ты один?
— Рус внизу. Из него я выбил твой адрес.
— Зачем? — я посторонилась, пропуская мужчину.
— Прости, коляска не самая чистая. После меня придется протереть пол.
— Ничего. Так… зачем ты здесь?
— Угостишь чем-нибудь? — снова ушел Егор от темы, жутко напомнив мне этим Марата.
Тот тоже редко отвечал на не интересующие его вопросы.
— Кофе только растворимый. Есть фруктовый чай. И какао. Несквик.
— А налей какао, — обаятельно улыбнулся Егор. — Лет с тринадцати не пил.
Пф-ф-ф-ф… ну ладно. Под не давящую на меня тишину, подогрела молоко, разбавила его водой, и размешала Егору какао.
— Спасибо, — принял он чашку.
— Не за что. Итак?
— Как ты?
— Я?
— Да, Алика. Как ты? Я не знаю, что произошло, но догадываюсь, что ничего хорошего. Руслан мрачный, Марат как собака бешеная. Ты съехала. Наташа из-за этого рвет и мечет. Она звонила, но…
— Но я не брала трубку, — перебила я. — Пока не готова, извинись, пожалуйста, перед своей тетей.
— Ты не готова с ней общаться, — кивнул Егор. — И мне не особо обрадовалась. Я сделал из этого выводы.
— Возможно, твои выводы ошибочные?
— Вряд ли. Дело в твоем отце?
Я опустила глаза.
— Ясно. Он хоть жив?
— Поговори об этом с Маратом, — просипела в ответ и, чтобы спрятаться от внимательного взгляда, поднялась, и принялась делать какао и себе.
— Понял. Значит, нет. Как ты справляешься, Алика?
— Ты приехал посочувствовать? Не стоит. Только не ты! Или… или ты приехал просить вернуться к Марату?
— Нет, — твердо ответил Егор. — Я предпочитаю не вмешиваться в чужую жизнь. Видишь ли, для любого инвалида это болезненная тема — неприкосновенность. В определенный момент времени все близкие решают, что у такого как я нет ничего личного. Даже самые любящие люди так себя ведут. Потому я не буду тебя просить вернуться к моему брату, хотя вижу, как ему херово. А сочувствие мое ты вряд ли оценишь. Но оно есть.