Постучав несколько раз в окно, он широко распахивал двери. Малыши, Фэника и Рэдица, крепко спали, сбросив наземь одеяло. «Ишь чертенята, так дрыхнут, что хоть дрова на них коли». Он радовался, что есть ради чего их разбудить. Садился на край кровати и с чувством гордости и удовлетворения любовался разметавшимися во сне детьми, мятой простыней, сброшенным на пол под самую дверь одеялом.
Мысль о том, что он мог бы вернуться с пустыми руками, вынужденный осторожно, тихо открыть дверь, чтоб не скрипнула, прокрасться в постель так, чтобы дети и не почуяли его, не зажигать лампы, чтобы ненароком не разбудить их, преследовала, мучила его весь вечер. Как хорошо, что ему не пришлось прокрадываться в его собственный дом!.. Хорошо, что есть ради чего будить ребят… И, счастливый, что он имеет для них сюрприз, он зажигал лампу, высоко поднимал фитиль, чтобы лучше было видно. Подтянет низенький круглый стол к самой кровати и разрежет арбуз. Сочный такой, как нравится Рэдице. Потом вытягивал подушку из-под головы детей, щекотал им пятки, чтобы разбудить их.
— Арбузы прибыли, — торжествующе объявлял он.
А потом внимательно следил за всем, что следовало: как просыпались дети, как, еще совсем заспанные, усаживались за столик, как вся их рожица, до самых глаз, исчезала за огромными дольками, как на полу чернело все больше и больше косточек, а Фэника бегал во двор за маленьким. Он весело смеялся над всеми похождениями ребят.
— Рэдица… а ну-ка, посмотри на себя в зеркало… У тебя семечко на носу.
— Фэника, беги, друг, бегом, а то беда случится…
И каждая мелочь, то, как ребята ели принесенные им арбузы, все словечки, которые они в это время говорили, аппетит, с которым они поедали ломоть за ломтем, тешили, радовали его. Он из них ничего не терял, полностью взимая сам свою награду.
Пришла, однако, и такая ночь, когда он осторожно-осторожно отодвинул затвор калитки, стараясь не нашуметь.
Это было в 1936 году, когда он остался без работы и с трудом сводил концы с концами. Еда для детей была с грехом пополам обеспечена: брат его Лиликэ из села Болинтин прислал муки и брынзы. Но Вицу не мог примириться с мыслью, что ему придется вернуться домой с пустыми руками, осторожно открыть дверь и пристыженно, негромко поздороваться с домашними. И он прогуливался перед домом, чувствуя себя каким-то чужим и виноватым, и при каждом шорохе думал, что вот-вот выйдет на двор жена, вздрагивал и сконфуженно отходил от двери.
В третьем часу ночи, видя, что во дворе никого нет, он прокрался в сарай. Растянулся на рогожке и принялся обдумывать положение: «Будь у меня для них сюрприз, спал бы и я по-человечески на кровати, рядом с женой. Принеси я хоть что-нибудь домой, мог бы распахнуть настежь дверь».
И дядя Вицу очень огорчался, так как удовольствие, испытываемое им, когда он широко распахивал дверь и приносил семье радостную весть, было для него одним из крупнейших источников удовлетворения.
Внезапно он почувствовал, что проголодался. Но в дом войти он не мог. «Как я туда пойду с пустыми руками?» И принялся искать в сарае что-нибудь съедобное. Нашел лепешку из кукурузной муки и с жадностью стал грызть ее.
Под утро жена застала его лежащим на рогожке и закусывающим своей лепешкой. Женщина отпрянула с возгласом изумления:
— Ты чего это, Вицу, сюда забрался?! Ночью, в сарае?
Вицу весь побледнел с досады. Ему было неприятно, что его застали в минуту неудачи.
— А где мне, по-твоему, следовало находиться? — огрызнулся он, досадуя, что жена застала его в таком положении. — И чего ты кричишь? Что случилось?
Она еще никогда не видела его таким печальным. Озабоченно покачала головой, разглядывая его широко открытыми, обеспокоенными глазами.
Ему стало больно от того, что она все время качала головой и смотрела на него этими озабоченными глазами.
— Что ты так смотришь на меня? — рассердился Вицу, не в силах больше выдержать чрезмерно выразительную грусть жены. — Ишь ты, как у тебя глаза блестят! Если ты на меня так смотришь теперь, то какие у тебя будут глаза, когда я помру? Все так смотреть будешь, а? А когда дом загорится?
Он с грустью смотрел на Дорину, как бы умоляя ее не смотреть больше так удивленно и так озабоченно.
— Была бы умнее, знаешь ты, как бы смотрела? — спросил ее Вицу, огорченный тем, что жена поступила иначе, чем он от нее ожидал.