— В Италии, на юге, — ответил Тринадцатитысячник, косясь на дядю Вицу, чтобы проверить: не ошибся ли он.
— В южной Италии, — тотчас же уточнил дядя Вицу. — Это остров, где они тешатся любовью. Там они утешаются, когда жена изменяет им с секретарем. Сложит такой неудачливый муж быстренько свой багаж, раздобудет в министерстве паспорт, возьмет билет первого класса — и отправляется на Капри утешаться. Комнаты у них там с видом на море, одни паркеты… Век бы так страдать!
— Вот тоже черти, — сердилась Цуцуляска, ощущая необходимость по-своему передать сказанное дядей Вицу. — У них, как только огорчение, сейчас же первым классом путешествуют. Лодыри вонючие…
— Не первый класс, а спальный вагон, — поправлял ее дядя Вицу. — Ты что, забыла: разве ты на Парижскую выставку не спальным вагоном ездила?
Устанет Рэдица, приходит черед другим. Дядя Вицу повернется к Цуцуляске.
— А ну-ка, Цуцуляска, расскажи, как было дело с Маглавитом.
Некогда страшно набожная, Цуцуляска в свое время потратила большие деньги, чтобы съездить в Маглавит, посмотреть на Петраке Лупу[6]. Теперь Цуцуляска сама смеялась над своей глупостью.
— Потратила деньги, что на пальто ребенку собрала… Так Ромика тогда и остался без пальто. Я думала, что самого господа бога увижу…
Смех душил ее, и ей никак не удавалось точно рассказать, как все это было. И дядя Вицу не настаивал на том, чтобы она рассказывала о своих похождениях в Маглавите, довольствуясь и тем, что видит, как она покатывается со смеху, вспоминая свою глупость. Это он научил ее смеяться над такими вещами. Поэтому, когда он был в хорошем настроении, то нарочно заставлял ее рассказывать, как было дело в Маглавите; и чувствовал себя сполна вознагражденным, видя, как она растягивает рот до ушей и весело смеется. «Если бы не я, ты бы так, от души, не смеялась… Если бы не я, не смеялась бы, растягивая рот до ушей, Цуцуляска… Если бы не я, не смеялась бы ты над всей этой историей с Петраке Лупу».
А Цуцуляска все никак не могла сладить со смехом. Одно ее огорчало: что на поездку в Маглавит она потратила деньги, предназначавшиеся на пальто Ромике. И она была благодарна дяде Вицу, что он помог ей не бояться больше таких вещей, а смеяться над ними.
— Довольно, Цуцуляска, хватит, оставь и на завтра, — упрашивал ее дядя Вицу, хотя смех ее и доставлял ему огромное удовольствие. Он любовался им, как любуется художник своим произведением. Смех Цуцуляски был делом его рук.
Когда Цуцуляска успокаивалась, переходили к «гвоздю» программы. Исполняла его все та же Рэдица. Теперь она работала в переплетном цехе предприятия «Стэруинца ромыняскэ»[7] но, прежде чем поступить туда на работу, ходила некоторое время поденно убирать у одной дамы, вдовы советника. На своих приемах Рэдица рассказывала, как она обедала у советницы.
— Вот, давайте я вам расскажу, как они едят, — говорила Рэдица с оттенком недоумения и презрительности.
— А едят-таки? — делал вид, что сомневается, дядя Вицу.
— Честное слово, едят, — серьезно уверяла его Рэдица. — Эта моя самая хозяйка все время детей отчитывала, — начинала Рэдица. — «Тибериу, ешь салат, в нем много витаминов… А ты, Ольгуца, отчего супчик не ешь?» Ольгуца крутила носом, не хотела супчика. Тогда барыня сердилась, швырялась вилками и вопила: «Я вам принесла себя в жертву, испортила ради вас себе жизнь, а ты салата не ешь…»
— То есть, как это так: испортила себе жизнь? — спрашивала Цуцуляска, обижаясь на то, что опять что-то не понимает.
— То есть… ну, что вторично замуж не вышла… чтобы смотреть за детьми… воспитывать их… чтобы они на своего папашу походили, — разъяснял ей дядя Вицу.
— Ясно, Цуцуляска? — спрашивал Тринадцатитысячник, горя нетерпением услышать продолжение рассказа.
— Чего ты так торопишься? — сердился дядя Вицу, который не любил продолжать разговор, не дав Цуцуляске возможности хорошенько разобраться в том, о чем говорилось. Цуцуляска стеснялась того, что из-за нее прерывался разговор, однако, желание понять пересиливало. «Пусть уж лучше Тринадцатитысячник посердится, а я все как следует уразумею», упрямо думала она.
Дядя Вицу понимал волнение женщины, ему нравилось упорство, с которым она задавала свои вопросы, и нетерпение, с которым ожидала ответа.
— Ей-ей, Цуцуляска, люблю, очень люблю, когда ты нас прерываешь на самом интересном месте…
Рэдица спокойно ждала, чтобы Цуцуляска поняла что да как. Довольная тем, что и Цуцуляска теперь всем ровня, она рассказывала дальше:
6
Мистически настроенный пастух из села Маглавит, которому, якобы, явился бог-отец в образе «деда» (прим. ред.).