— Чрезвычайно разумно… Выгнал тебя, плюнул тебе прямо в рожу… Хозяин твой талант ни в грош не ставил… Очень это его беспокоило, что ты губишь свой талант…
— А ну его к черту, этот талант, — протестовал художник, чтобы доказать дяди Вицу, что и он может смотреть на вещи с другой точки зрения. — Будто я и сам не знаю, отчего я не стал великим художником? Не знаю, что мой хозяин был подлецом!
Но то, что он знал все это, не будило в его душе ни капли возмущения; именно его понятливость делала его и более снисходительным и более апатичным.
— Знаю я, знаю, что у него на уме было, у хозяина-то. Не беспокойся…
Скептицизм, по мнению Рэдулеску, был родом университета, академии, в которую человек попадал, только после того, как пережил и видел многое. С этой печальной высоты он с кротостью и недоверием взирал на все происходящее вокруг.
…Когда кто-нибудь ходил в город или хотя бы поблизости, к Греку, купить на несколько лей постного сахара, по возвращении его дядя Вицу нападал на человека и требовал от него подробностей: «А ну-ка, ну, рассказывай, как это было?» Художник только пожимал плечами, а дяде Вицу было обидно, что именно от Рэдулеску он не мог ничего узнать.
Дядя Вицу разочарованно смотрел на него: опять с ним ничего не случилось по дороге от Броскэрией и до самого Ронда.
— Это черт знает что, художник!.. От самой Броскэрии и до Ронда ничего не увидеть? Вот ты прошел от Броскэрии и до Ронда и от этого умнее не стал… После такого пути!
А Рэдулеску очень гордился тем, что ничего не заметил по дороге.
— У меня своего довольно. Что еще чужое замечать? Если бы и ты пережил то, что пережил я, побывал бы в таких переделках…
— И я таким бы был, а? — смеялся дядя Вицу, с состраданием глядя на художника. — Был бы и у меня такой же характер, как у тебя, — добавлял дядя Вицу, который веселился все больше и больше. — И такие же мнения… И я так бы время терял, как и ты.
Его всегда развлекало дурное мнение об его характере, потому что он всегда считал это абсурдом, глупостью.
— Неужели ты думаешь, что я мог бы дойти до самого Ронда без хоть какого-нибудь приключения? Добраться до центра города — и не вернуться с чем-нибудь новым в голове?
Зная свою нравственную силу, дядя Вицу развлекался за счет своих воображаемых грехов и погрешностей.
— А ну-ка, художник, разоблачи меня… Раскрой мои недостатки. Да чего ж ты молчишь, а? — сердился дядя Вицу, видя, что художник не смеет и пикнуть. — Укажи на мои слабости. Ну, скажи, например, что я только и умею, что языком трепать… Скажи, что у меня обманчивая наружность, что я говорю одно, а делаю другое… Ну, скажи же что-нибудь, ведь ты, черт возьми, человек ученый!..
И Вицу смеялся над смущением художника, продолжая уговаривать его сказать хоть что-нибудь.
— Ну, давай, давай… Скажи хоть что-нибудь, скажи хотя бы, что я зря языком треплю… Хоть что-нибудь!
— Да что говорить-то, что говорить?
Художник смотрел на него в удивлении, не зная, что и думать.
— Больно уж ты хитер… — вздыхал он, отказываясь от дальнейшей борьбы.
— Мог бы и ты быть похитрее… Что ты, художник, не стараешься быть похитрее?.. Прогнали тебя с работы, а ты и радуешься, будто рублем подарили. А хозяева вовсе не о том думают… Мог бы и ты понимать что да как… Посмеялись они над твоим талантом…
Художник кротко улыбался и смотрел куда-то вдаль, рассеянно слушая то, что говорил дядя Вицу, как человек, который уже такое слышал, как и вообще слышал все, что говорится в этом мире.
— Ну да, конечно, тебе лучше моего видно, ты вникаешь в саму суть вещей, — разражался дядя Вицу, выведенный из себя кажущимся превосходством художника. — Ты всякую вещь и так и сяк повернешь… Все угадываешь, все анализируешь… Знаешь, что с тобой, художник? — спрашивал его дядя Вицу кротким, почти отеческим тоном. — Многое ты в этой жизни понял… За одним только исключением…
— За каким таким исключением? — любопытствовал художник.
— За исключением самого важного…
Рэдулеску нетерпеливо ерзал на стуле.
— Сиди и слушай, — советовал ему дядя Вицу, которого раздражали и непонятливость и нетерпение Рэдулеску. — Слушай и учись тому, что ты должен знать… Что хозяева посмеялись над тобой, как насмехались и над другими… Ты не должен был оставаться без работы, не имел права отступать… Надо было работать и дальше, как бы тебе трудно ни приходилось.
Художник снова нетерпеливо задвигался на своем месте, но дядя Вицу пригласил его сидеть спокойно и слушать.