Прежде чем начать свою речь, госпожа Антонеску остановилась перед каким-то пацаном и, поглаживая его по волосам, стала расспрашивать, чей он. Операция эта была, очевидно, предусмотрена, так как за несколько минут до этого адъютант подманил цыганенка поближе.
Мальчишка пожимал плечами: вопросы барыни казались ему странными. За него ответила одна из женщин, посмелее: ребенок был сиротой, отец пал на фронте, а мать недавно умерла. Супруга маршала довольно кивала головой, удовлетворенная всем, что говорила женщина, отмечая каждую новую беду возгласом изумления или удовлетворения. Казалось, все горести мальчика, включительно и то, что отец его погиб на фронте, она истолковывала, как доказательство особого к ней уважения. А когда женщина внезапно прервала нить горестного рассказа, госпожа Антонеску опечалилась и разочарованно посмотрела на ребенка: она ждала большего. Уточнение, что мать мальчика умерла от чахотки, испортило ей настроение. Она посмотрела адъютанту в глаза, как бы упрекая его в этой, столь неподходящей смерти женщины. Она сердилась на адъютанта: мог бы и он выбрать такого сына героя, мать которого умерла бы более приличным образом или была бы еще в живых.
Видя, что не все происходит так, как этого бы хотелось ей, — а ей бы хотелось, чтобы бедность была феерической, блестящей, как бал во дворце, — госпожа Антонеску опечалилась.
Она подошла к мальчику, легонько потянула его за вихры и погладила его щечку. Женщинам этот жест не понравился: ведь о сироте заботились, кормили его они; следовательно, и ласкать его имели право они и только они.
Приласкав ребенка, супруга маршала долго, изящными жестами вытирала платком руки, будто чем-то замаралась и хочет хорошо-хорошо отмыться, чтобы не осталось и следа этой грязи. «Ребенка погладила, а теперь утирается. Дура!».
В этом было не только презрение к неудачному жесту госпожи Антонеску, но и превосходство людей, знавших подлинное удовлетворение, которое может дать жизнь. Преувеличенная осторожность этой барыни казалась им смешной; в их глазах это была просто глупая женщина, неспособная понять, в чем красота жизни.
— Твой отец был очень хорошим человеком, — проговорила госпожа Антонеску, силясь как будто вспомнить как можно яснее, как выглядел человек, погибший на фронте.
Мальчик удивленно взглянул на нее: откуда могла эта барыня знать, что за человек был его отец?
— Это был настоящий герой, — добавила госпожа Антонеску, как бы припомнив еще одну важную подробность о человеке, которого не видела ни разу в жизни.
Не зная больше, что сказать ребенку, она уставилась в его глаза. Адъютант проявил находчивость: уяснив себе положение, он сделал мальчику знак удалиться.
Продолжая заранее установленную церемонию, супруга маршала остановилась среди женщин и изъявила желание побеседовать с ними, выслушать их горести и дать им ряд советов. Адъютант отчаянно жестикулировал, приглашая женщин говорить, задавать вопросы, вести себя как можно более свободно.
— Да вы не стесняйтесь… Госпожа Антонеску желает вам добра, — говорил адъютант, приглашая женщин подойти поближе.
К всеобщему удивлению, госпожа Антонеску оправила свое вуалевое платье, умышленно шаловливым жестом встряхнула платочек, грациозно подула, отгоняя пыль, и проворно уселась на ступеньки церкви. Адъютант довольно улыбнулся: это он подсказал ей подобную стратагему. Все более и более в восторге от своей смелости, госпожа Антонеску посоветовала женщинам присесть рядом с ней.
Утомленные долгим стоянием, женщины ответили на ее приглашение, усевшись на ступеньках церкви, вокруг госпожи Антонеску. Дамы из ее окружения, нашедшие идею забавной, тоже повынимали платочки и, улыбаясь друг другу, сели рядом с остальными женщинами. Теперь они были близки одна к другой, эти жены рабочих и барыни из Патронажного совета; но именно эта вынужденная близость их стесняла. Ибо тот факт, что они сидели рядом, ничуть не сближал их, а напротив, как бы еще более подчеркивал разделяющее их расстояние. В официальном разговоре, когда супруга маршала по собственному усмотрению задавала им вопросы, они отвечали ей коротко, по-солдатски; в новых же условиях — известной фамильярности, близости — всякая возможность общения казалась исключенной. Простые женщины недоуменно поглядывали на дам-благотворительниц, обнаруживая, насколько они им чужды; дамы, очевидно, чувствовали примерно то же. Обитательницы окраины царапали ступеньки ногтями, завязывали и развязывали кончики платков под подбородком, перешептывались; дамы все время улыбались, ожидая, чтоб атмосфера потеплела. В течение нескольких минут никто не сказал ни слова. Госпожа Антонеску искала глазами адъютанта, желая упрекнуть его за неудачную идею. Дамы из ее окружения угадали ее намерения и, как бы выполняя фигуру танца, раздвинулись; адъютант встретил презрительный взгляд супруги маршала и получил, таким образом, надлежащее возмездие.