— Возможно, что придет пора, когда людям понадобятся картины, художники, и не несколько, а очень много.
— Этого никогда не будет, — ответил художник с гордостью, непонятной для дяди Вицу.
— Ты, брат Рэдулеску, только послушай, что я тебе скажу… Это ты должен сделать: послушать меня внимательно и сказать себе: а ведь, пожалуй, этот человек и прав… Я его знаю за честного человека… Хотя, по-моему, честный человек не тот, у которого больше честных теорий, а тот, который что-нибудь делает во имя этих теорий… В мире много честных людей, которые сидят по домам и никто их не видит… Берегут свою честь почище, чем красные девицы. Не могу ничего сказать: честные это люди. Честные, а из дому не хотят выходить, сидят себе на печи своими честными задницами. Сидят по домам со своей честностью… И не видно этой их честности до тех пор, пока они не защищают своих убеждений. Только тогда и видна их честность. Да нет, оставь, Рэдулеску, в другой раз жаловаться будешь… В другой раз свои теории изложишь… Теперь послушай, что я тебе говорю. Надо иметь хоть несколько вещей, в которые ты можешь верить, иначе и жить нельзя. И, слава тебе господи, есть такие вещи… Можно верить в свою работу, в свое искусство, можно верить, что фашисты проиграют войну, что Цуцуляска когда-нибудь начнет разбираться в живописи; можешь даже верить, что начальнику жандармского поста придется скверно… Вот так надо думать, художник, а не так, как ты… Тебе нужно иметь какую-нибудь прочную опору… А глупости и сомнений у тебя достаточно. Послушай ты меня… я в жизни через многое прошел.
Но художнику обязательно хотелось доказать, что он давно узнал все, что говорит ему теперь дядя Вицу.
— Вот и Гёте то же самое говорил… Он хотел уверенности, а сомнений и у меня довольно.
— Тем лучше, — спокойно согласился дядя Вицу.
Он до тех пор ничего не слышал о веймарском титане, но слова, пересказанные художником, казались словами образумившегося человека.
Дядя Вицу ожидал чуда. Ждал того, чтобы все устроилось само по себе. Чтобы Рэдулеску сказал: «Да, дядя Вицу, я жил неправильно, мыслил неправильно, ты прав!..» Но чудо не произошло. Художник продолжал невозмутимо пить и дальше, как будто ничего не случилось.
ГЛАВА IV
Каждый раз, когда он открывал какую-нибудь возможность удобного, но нечестного выхода из положения, Фэника дивился, что ею не пользуются другие. «Чего они такие глупые?» — думал он. И думал он это без лукавства, а просто по своей детской глупости. «Если можно получить хлеб без очереди, зачем стоять в очереди?» Этого Фэника просто-напросто не понимал.
Фэника как-то раз занял у коаны Мариоары шестимесячную девчушку и раздобыл хлеба. На его счастье как раз тогда было время кормить малютку, и она кричала и корчилась у него на руках. Людям стало жалко ребенка и они пропустили Фэнику вперед.
— Снеси ее, пацан, поскорей к матери, чтоб грудь дала…
За подобные услуги получала буханку хлеба и коана Мариоара, крайне довольная, что ей не приходится стоять в очереди.
Он быстро бежал с ребенком на руках. Девчушка плакала, брыкалась, совсем распеленалась, и Фэника почувствовал что-то мокрое на ладони. Он толкнул дверь ногой, буквально бросил ребенка на руки коане Мариоаре и облегченно вздохнул.
— Пожалуйте вам дите и большое спасибо…
Коана Мариоара поняла, в чем дело, и полила ему воды на руки помыться.
— Махонькая она… Что с нее взять? — засмеялась женщина, протягивая ему полотенце.
Фэника с победным видом вернулся домой. Он ощипал горбушку и с аппетитом жевал теплую румяную корочку хлеба, считая, что заслужил такую награду за подобный успех. «К тому же, — успокаивал он себя, — папа горбушку не ахти как любит». С Рэдицей они дрались из-за горбушек: ей они тоже нравились.
Дома он гордо выложил хлеб на стол. Дядя Вицу довольно улыбнулся, а Рэдица поцеловала его в щеку. Потом взяла хлеб и положила в шкаф. Она заметила, что обе горбушки исчезли, но не рассердилась. На этот раз брат этого заслуживал.
— А ну-ка расскажи, как там было? — спросил его дядя Вицу, вытаскивая табакерку, чтобы скрутить цыгарку. Когда кто-нибудь успешно завершал начатое дело, ему нравилось выслушивать подробности. — Расскажи все по порядку, как было и как ты поступил. Длинная была очередь? И никто тебя не вытеснил из ряда?
— Длинная, — начал хвастаться Фэника.
— Ну, какая примерно? Я же тебя просил все точно рассказать…
— До самой бубличной… и в два ряда. Пришли и те, что стояли у Гагеля, потому что там хлеб кончился…
Дядя Вицу слушал сына с уважением. Он раздобыл хлеба, потрудился, натерпелся в очереди, где его все толкали. По мнению Вицу, Фэника был вправе гордиться своим успехом и даже чуть-чуть преувеличивать. И он спрашивал мальчика о том, как он раздобыл хлеба, именно для того, чтобы тот гордился и мог чуть-чуть прихвастнуть. Проявляемым к этому интересом дядя Вицу хотел вознаградить сынишку за все, что он там вытерпел.