— А вот видишь, сглупила и вышла замуж…
Он любил Дорину также и за то, что знал — хотя никогда и не подумал об этом — что, скажи он ей: не люблю тебя больше, она тотчас же, с первым же поездом уехала бы к матери без слова жалобы, не оглядываясь назад, как бы трудно ей это ни было. Не грозила бы ему ничем, не пыталась бы показать, какую он делает глупость. Он терпеть не мог женщин, которые заявляли, что он для них все в жизни, что без него они не могли бы жить.
— Ты не могла бы прожить без меня ни минутки? — спрашивал Вицу с оттенком грусти в голосе, которую женщина не умела различить.
— Не знаю, что бы я сделала, думаю, что покончила бы с собой в ту же минуту… — говорила женщина, надеясь порадовать этим Вицу. — И дня бы без тебя не прожила.
— Ни одного дня? Так-таки и не прожила бы?
— Ни одного дня, Вицу!
— Ну и иди себе с богом… — говорил дядя Вицу и отстранялся от нее. — Полюблю тебя, когда сумеешь и без меня распутываться, тогда я тебе и ноги поцелую…
Он любил — и не только как мужчина — тех женщин, которые ходили на работу, вставали ни свет ни заря, умели распутываться и без него и не отдавались во власть любви без взаимности.
Его физически волновали женщины, возвращавшиеся с работы усталыми, с осунувшимися лицами, которые принимались готовить, кормить младших братьев, умывать их, женщины, вывешивавшие белье во дворе и смеявшиеся над всеми своими огорчениями.
Он не смог бы жить с красивой женщиной, с ясным, невозмутимым лицом праздного человека, которая жаловалась бы на ревматизм и ходила после обеда к приятельницам на чашку кофе. Ему было бы противно… Холеные тела женщин, не знавших синевы под глазами, не ставивших будильник на шесть утра, чтобы не опоздать на работу, не волновали и не преследовали его. «Таких пусть любят мужчины с подтяжками, пусть они ради них снимают свои подтяжки… У таких ничего не найдешь, ты им должен еду из дому приносить».
Любы были ему девушки, возвращавшиеся веселые и усталые с фабрики, в красных ситцевых платках, девушки, с которыми по дороге домой случались разные разности, которые беседовали в трамвае с билетером и спорили со скандалящей толстой дамой.
— Ты только послушай, Вицу, что со мной случилось в трамвае. Передо мной была какая-то баба, перекупщица или черт ее знает что, которая все время трепала языком…
В молодости ему нравилось обсуждать с парнями-однолетками свои взгляды на любовь.
— Да, голубчик, люблю женщин, которые встают спозаранку. Женщина может быть и самая раскрасавица, фея, но раз она в десять утра встает, пускай уж на меня не рассчитывает…
Зная, что его мнения озадачивают людей, дядя Вицу только подливал масла в огонь, приводя наглядные примеры.
— Ах, и любил же я одну девушку, которая всегда в шесть вставала! А как проснулась она как-то в десять, с той самой минуты между нами все было кончено. Разлюбил я ее…
— Подумаешь, тоже огорчил что называется… — отвечали раззадоренные собеседники.
— А я что, сказал, что она страдала? Никогда я такого не утверждал… И не могла страдать… Не страдала, потому что была дурой. А отдала бы ее мамаша своевременно в школу, так и страдала бы… Ох, и страдала бы, если бы мать отдала ее в школу! Рыдала бы, слезами заливалась в постели, истаяла бы от тоски по мне… Пострадает, образумится, когда поймет и она жизнь. А теперь чего ей страдать?
— А Султэника перед тобой в чем провинилась?
— Слишком уж она жила одиноко, а мне одинокие не по нутру… — с сожалением в голосе говорил дядя Вицу. — Пойду, бывало, к ней, а она все одна да одна.
— И тебя это смущало?
— А вот и смущало, — умышленно четко и с упором говорил Вицу, чтобы разогнать недоумение приятеля. — Хотелось бы и мне хоть раз застать ее с какой-нибудь там приятельницей, товарищем по работе или с родней какой из Зимничи, хотелось бы, чтоб и она хоть раз сказала, что не может остаться со мной, потому что, скажем, хочет с ней приятельница побеседовать… Был я у нее раз, другой, десятый, а Султэника все одна… Всегда одна.
— Меня бы не беспокоило, что я всегда застаю ее одной, — возражал его приятель, желая показать, что он умнее.
— Теперь, конечно, нет… — соглашался Вицу, печально улыбаясь и не обижаясь на шутку друга. — Да и не могло бы тебя беспокоить, я на это и не претендую… Позднее, может, обеспокоит и тебя…
— Когда позднее?
— Погоди, стукнись сперва головой обо все стенки, познакомься с жизнью, узнай и ты, что такое любовь, прочисть себе мозги, прочти книжку, другую, а потом и ты забеспокоишься… Будь покоен, — уверял его Вицу. — Обеспокоит это и тебя…