— Господин с желтым шарфом стоял за мной…
Человек, которому вздумалось не вовремя сбегать домой, посмотреть, что делают дети, в очередь уже попасть не мог. Несчастный умолял всех и каждого, брал в свидетели господина со шляпой и даму в синем платке, Христом богом просил признать его права: ведь у него дома двое детей малолеток.
— Ну и что с того, что дети дома? Я его просила их плодить? — выскакивала какая-нибудь злобная баба.
Женщина в синем платке защищала его:
— Чего ты с ним не поделила? С трех часов человек в хвосте стоит…
В отчаянии от мысли, что ему, быть может, придется вернуться домой без хлеба, после того как он поднялся с двух часов ночи, человек обходил всю очередь, чтобы найти знающих, что и он стоит с трех часов, и превратить их в своих защитников.
— Вот вы ее спросите.
— Был он, как же, был, — утвердительно кивала «она».
Те, что стояли впереди, пропускали мимо ушей жалобы несчастного, те же, что были позади, огрызались на него, видели в нем врага. «А вдруг именно он перехватит мой хлеб? А вдруг на нем кончится выдача?»
— Стоял бы себе в очереди и не рыпался, — не могла угомониться все та же сердитая женщина, которая с самого начала набросилась на него. — А мы как стоим? И у нас тоже ребятишки дома.
Какая-нибудь старушка сочувственно шептала несколько слов на ухо сердитой женщине.
Но та еще пуще сердилась:
— Тоже выдумаете! Что он, маленький, потерпеть не мог?
Другие возводили на несчастного всякую напраслину, утверждали, что знают его бог весть с каких пор, что он всегда в очередях скандалит, лезет вперед и уверяет, что там его место.
— Я его, еще когда за керосином стояла, приметила. Он и там тоже так…
Смятение, вызванное грузовиком, въезжавшим или выезжавшим со двора хлебозавода, мгновенно нарушало порядок, установленный ценой стольких страданий. Люди, пришедшие спозаранку, нередко оказывались вне очереди. После жестокой толчеи, с криками и руганью выстраивалась другая очередь, в которой первые места доставались нахалам и забиакам. Заняв выгодные позиции неподалеку от прилавка, те, которым удалось под шумок пробраться вперед, в свою очередь становились блюстителями порядка.
— Господин в гороховом пальто… Да, да, вы, тот самый, извольте стать в очередь, дурачка из себя не разыгрывайте!
— Да что ты, брюхатая, что ли? — свирепствовал другой из пробравшихся, угрожающе замахиваясь кулаком.
Вся семья гналась за хлебом. Рассыпались во все стороны. К Тенчуку и Гагелю, к Харисиаде и Костеску.
Должно же было посчастливиться хотя бы одному из членов семьи! В очередях стояли целый день, иногда до поздней ночи. Приходили сменять друг друга. Когда с работы возвращался отец, шел и он постоять: как мужчина на возрасте, он должен был вернуться с хлебом домой, с него и спрашивать полагалось побольше. Возвращавшийся домой поесть и погреться осведомлял остальных об обстановке.
— Сколько перед ним еще человек?
— Да так, примерно сотня будет.
— Может, с божьей помощью дойдет и до него…
— Лишь бы не случилось, как в очереди за керосином; как раз когда пришел его черед, всего два человека перед ним были…
— То керосин, а это хлеб! — испуганно выскакивала женщина. — Типун тебе на язык…
Бедность ожесточала, но не всех. Беременным женщинам и матерям с грудными детьми разрешали пройти вперед. Лентяи и жадные пользовались добротой других. Женщины с сосунками на руках ходили буквально толпами, как и беременные женщины, обходившие все хлебопекарни, набиравшие целые охапки хлеба и продававшие его из-под полы. Те, у которых не было грудного ребенка, занимали его у какой-нибудь родственницы.
Чтобы ограничить скандалы, люди назначали следить за порядком в очереди кого-нибудь из них, постарше и посолиднее, чтобы не пропускал вне очереди вперед.
Районная знать — попадья, сборщик налогов, дядя Василе, Кэлэрецу — в очередях не стояли. У них была своя мука, и они выпекали вкусный и белый домашний хлеб. Положим, и господин Харисиаде посылал им хлеб на дом с мальчиком рассыльным, как в довоенное время, или откладывал в сторону на полке и выдавал только после закрытия пекарни. Городовые не вмешивались в это дело; брали свой хлеб и уходили.