Упиваясь покаянием и прелестью решающих слов, художник буквально преображался, когда в спорах касались этой темы.
— Чего я требую от вас, мои молодые собратья? Разве то, что я преследую, абсурд? Я прошу, чтобы вы смеялись надо мной, смеялись мне в лицо, других претензий у меня нет… Я буду вам говорить, что искусство не для крестьян, а вы смейтесь, хохочите… Я буду утверждать то, что утверждал всю жизнь, а вам это должно казаться самой явной глупостью, такой, что вы не сможете удержаться от смеха.
После таких разговоров художник возвращался домой удрученный; он чувствовал все же, что выполнил свой долг. Собратья его смеялись скорее над его новыми теориями, чем над старыми, которые до сих пор считались смешными. И это больше всего огорчало художника. Люди, которым он в этом признавался, выслушивали его с иронической улыбкой.
— Сдурел ты на старости лет, дорогой маэстро… Из ума выжил…
Это необычное путешествие доставило художнику немало страданий. Но самым болезненным из всех его переживаний было сознание того, что и следующее поколение художников готовится жить так, как жил он. Пожалуй, готовилось жить — выражение неправильное. Они готовились стать такими же неудачниками, каким был и он.
Но это были молодые художники, и юношеский пыл, с которым они направлялись к ошибочному пути придавал еще более трагический и в то же время более гротескный характер их ошибке. Они направлялись к гибели со всей энергией и порывом молодости. Шли к своей погибели уверенно и смело, с горячностью, свойственной молодости.
Эти люди готовились воспроизвести то, о чем он теперь так сожалел, то, в чем он ошибался, и готовились с такой энергией и таким усердием, что буквально пугали художника. И он пытался использовать свою ненужно прожитую жизнь как аргумент против их теории, пытался не позволить им повторить его ошибки.
С этой целью он приглашал к себе домой молодых художников, приглашал и раз и два.
Он не мог понять, как может кто-нибудь преднамеренно, сознательно повторить такую ужасную ошибку.
— Художник обязан оставаться в стороне от жизни… — вспоминал кто-нибудь один из его ошибочных тезисов.
Когда он слышал такое, художник зеленел от досады.
— Крайне оригинально! Художник обязан оставаться в стороне от жизни… Эту глупость утверждал я. Именно поэтому я не сумел дать полной меры своего дарования. Такое должен бы утверждать теперь я, который уже стою одной ногой в могиле, а вы должны пересмеиваться и подталкивать друг друга в бок: «Послушайте только, какие глупости говорит этот выживший из ума старик…»
Со стороны человека очень молодого и очень здорового труднее перенести ошибку, чем со стороны человека, которому недолго уже остается жить. Во втором случае, создается впечатление, что эта ошибка, как и слабое, скорченное болезнью тело человека, в котором она угнездилась, лишена будущего. Гораздо труднее понять и принять ошибку человека в полном расцвете сил; кажется, что вместе с человеком растет и развивается, становится все более сильной, все более жизнеспособной и сама ошибка.
Именно поэтому так сердился художник, видя, что ошибаются художники из самых молодых.
— Я уже жил так, как хотите жить вы, и уверяю вас, что жил плохо. Жил без больших радостей, без больших удовлетворений…
— Художникам не даны большие радости…
— Но и без больших страданий, молодой человек… — все более ожесточался художник. — Без великих человеческих страданий. Именно поэтому я и не мог дать многого. Видите? Так почему же вы хотите начать все сначала? Почему хотите жить так же, как и я, когда сам я говорю вам, что это неправильный путь?
Расставаясь с ними, он жал им руки и каждому повторял, вместо пожелания доброй ночи:
— Не живите так, как жил я… Это дело невыгодное…
Прошло уже немало времени с тех пор, как умерла ее мать, но Лучика все никак не могла утешиться. Пока жила мать, она все еще чувствовала себя молодой, почти девочкой. И когда ей случалось сделать какую-нибудь глупость в отношении хозяйственных дел или обмануть мужа, она боялась матери и пряталась от нее.
Вместе с воркотней матери, с ее глупыми упреками и советами, с ее утомительными вопросами о здоровии девочки, из жизни Лучики ушло что-то прекрасное, что-то принадлежавшее ее молодости.
Мысль о том, что с исчезновением ее матери некого будет больше бояться или стыдиться, огорчила и состарила ее.