Вначале Сидика не уважал этого ее требования и колотил ее даже и на глазах у сына. Тогда, желая избежать величайшего стыда, жена начала приходить за ним, чтобы забрать его из корчмы. Она настраивала его по дороге, ругала, чтобы он не вытерпел и исколотил ее, не дойдя и до дому. Сидика бил ее на улице, но это огорчало ее меньше, чем побои при сыне. От калитки она прямиком направлялась в сарай. Сарай этот был далеко, за домом, и до входа с улицы крики не доносились. Сидика бил ее смертным боем, но женщина была довольна, что Ромика ничего не знает.
Горькая судьба Цуцуляски становилась еще более явной, когда бедная женщина пыталась облегчить ее, уберечь Ромику от огорчения. Она сама дивилась своей горемычной доле. «Пойду попрошу мужа, чтобы не бил при ребенке. Этого я только от него и могу еще ждать…»
Сидика пропивал все деньги в корчме, так что Цуцуляске пришлось наняться на работу в «Короану». Теперь и она приносила деньги в дом, не зависела больше от мужа. Ромика между тем подрос и уже второй год был подмастерьем на заводе «Вулкан». Учиться он дальше не смог и остался всего с двумя классами прогимназии: Цуцуляске так и не удалось раздобыть денег на плату за обучение.
Ромика как-то раз крикнул на отца:
— Не смей бить маму!..
То ли со стыда, то ли из опасения, что мальчик слишком сблизится с матерью, то ли по лености и нежеланию воевать сразу с двумя домашними врагами, — так или иначе, но во всяком случае Сидика от этого, в конечном счете, отказался.
Цуцуляска его больше не боялась, а относилась к нему, как относятся к ребенку. Это был уже не ее муж, а какой-то несчастный, о котором она заботилась, чтобы он совсем не пропал. Кормила его, раздевала и укладывала спать.
— Пойду в сарай, нарублю дров. Придешь меня бить?
Сидика только глубоко вздыхал, тоскуя по тем временам, когда мог всласть колошматить жену.
Уснет Сидика, а Цуцуляска выйдет себе на улицу обменяться словом-другим с соседями.
Сидика больше не был ее мужем. Она жалела его. И жалела не только за глупость, но и за жестокость.
— Великое ли дело: замахиваться, драться…
У Цуцуляски была своя манера просить у людей вознаграждения за оказанные им услуги. Когда Давид скрывался у художника, она нередко приносила ему что-нибудь поесть и стирала его рубахи.
— А теперь, — начинала она, как только видела, что он надел выстиранную ею рубаху, — объясни-ка мне, отчего это у вас, у евреев… Как бы это сказать… Отчего вы едите фаршированную щуку?
Рэдице она с удовольствием помогала стирать белье, потому что научилась от девушки очень многому. Надо сказать, что и она умела вознаградить всех тех, кто помогал ей разобраться в жизни, в делах житейских. Одному служащему, который объяснил ей, что земля круглая и вращается вокруг солнца, Цуцуляска послала — когда человек и думать забыл про их разговор — судок с яблочными плацинтами…
Прополоскав белье в двух водах и вывесив его на просушку, Цуцуляска брала табуретку и присаживалась подле Рэдицы, ожидая награды за услугу. Ее мучали вопросы, о которых она долго думала, но ответа на них не нашла.
— Отчего это твой батька говорит, будто мир плохо устроен? На чем он основывается, утверждая это?
— Как это — на чем основывается?
— Ну да… да что ты, не знаешь, что это такое — основываться? — смеялась Цуцуляска, в восторге от того, что вот она объясняет, а Рэдица слушает. Заветной мечтой Цуцуляски было дожить до того дня, когда она будет объяснять людям, как обстоят дела на этом свете. «Да, вот оно как… Что, вам кажется трудно понять? Это вот так да так. Потому и крутится земля», а они все будут кивать головой и приговаривать: «Так оно и есть, Цуцуляска… Так и есть…»
Рэдица старалась подыскивать слова, доступные пониманию соседки, для того, чтобы она скорее могла схватить смысл сказанного. И Цуцуляска понимала, почему мешкает Рэдица, и сердилась.
— А ты вообрази, что я не Цуцуляска, — с обидой в голосе говорила она, — а ученая… Ты говори, что хочешь сказать, а понимать — это уж мое дело…
Рэдица слушала ее, радуясь и недоумевая.
— Говори, я пойму, — приглашала ее Цуцуляска не подыскивать больше самые легкие слова.
Цуцуляска заметила Рэдицу, вышедшую во двор, чтобы собрать белье.
— Дома отец твой?
Как раз в это время вышел из дому и дядя Вицу — выкурить на воздухе папиросу. Завидев Цуцуляску, он поманил ее рукой: заходи, мол, к нам.