Цуцуляска сердилась. Она всегда огорчалась, когда не могла сама найти ответа на волнующий ее вопрос. Ей было досадно, что снова придется спрашивать у других то, чего не мог понять ее ум, снова она будет внимательно слушать, стараться все запомнить, ничего не забыть, для того чтобы, в конечном счете, все казалось бы снова простым и ясным, и она не удивлялась бы тому, что сперва не смогла взять этого в толк.
— Да разве я не знаю, что есть такие люди, которые сидят по тюрьмам, потому что защищали права трудящихся? А это не такие люди, как я, а другие какие-нибудь?
— Да что ты, жалеешь, что сама в тюрьме не посидела? — сказал дядя Вицу, приглашая ее в дом.
— Да, — с убеждением ответила Цуцуляска.
— Успеешь еще, — улыбнулся Вицу.
— Ой, не шути, дядя Вицу, не шути! — почти со слезами на глазах умоляла его Цуцуляска. — Не шути…
— Ты что, жалеешь, что и тебя не побили?
— Да, дядя Вицу, жалею.
Ее обрадовало, что Вицу задал ей именно этот вопрос. Она, фактически, ничего точно не знала о подпольной деятельности Вицу, но когда Тринадцатитысячник стал рассказывать ей о таких людях, она каждый раз думала о Вицу. Вопроса этого она ждала с нетерпением. Поэтому, услышав его, облегченно, радостно улыбнулась, как человек, видящий осуществление своего горячего желания.
Цуцуляска предчувствовала и с радостью ждала этих вопросов. Она хотела, чтобы ей задавали как можно больше подобных вопросов и чтобы на все она отвечала: да.
— Могла бы и помереть, — сказал дядя Вицу, глядя ей прямо в глаза.
— Умереть бы не умерла, — улыбнулась Цуцуляска. — В этом я тебе готова перечить. Зачем думать о худшем?
Она смолкла и на минуту вся ушла в себя, как это было всякий раз с ней, после того, как она что-нибудь понимала. Она чувствовала потребность остаться наедине с собой, чтобы без помехи порадоваться, что уразумела нечто новое.
Затем повернулась к Вицу и стала просить его с той же грустью и упорством в голосе:
— Дядя Вицу… пойми и ты меня, как и я поняла тебя… Я тебя поняла… Сделай милость, пойми меня… Разве я тебя не поняла? — переспросила Цуцуляска, глядя на него, чтобы по блеску глаз скорее угадать ответ.
— Поняла. Кто говорит, что не поняла?
— Я тебя понимала, когда у тебя не было работы и ты ходил как помешанный, понимала и тогда, когда умерла Дорина, потому что знала, как крепко ты ее любил.
Цуцуляска разгорячилась. Ей хотелось теперь напомнить Вицу, сколько она сделала ему добра и попросить, чтобы он отплатил ей за это по заслугам:
— И когда Рэдица болела плевритом и ты думал, что она помрет… Когда тебя Вестемяну надул с местом для дома… Помнишь, что я тогда не смеялась, помнишь?
Дядя Вицу пристыженно молчал.
— Ты помнишь, что я над тобой не смеялась, когда тебя надули? Все женщины смеялись… Вот видишь: а я тебя поняла.
— Ты права, Цуцуляска. Ты из всех была самой умной. Да разве я когда-нибудь говорил, что ты меня не понимаешь?
В душе Цуцуляски прочно укоренилось мнение, что нельзя просить у человека услуги, если и ты в свое время не услужил ему. «Если бы я тебе не помогла, когда у Рэдицы был плеврит, я бы у тебя ничего не просила…»
— Сколько лет уже мы с тобой знакомы, дядя Вицу? — раздраженно спросила женщина. — Вот уже двадцать лет, как ты перебрался сюда, в наш квартал, как мы стали соседями. И за все это время мы ни разу не поссорились, всегда занимали друг другу то одно, то другое, оказывали друг другу поддержку… Помоги же мне, дядя Вицу, пойми и ты меня…
— Да разве я тебе не помогал, Цуцуляска?
— Да мне большего надо, дядя Вицу, большего, — умоляющим голосом продолжала женщина. Ты мне вот помог, когда дело было с Маглавитом… Сказал мне, что надо поступить на работу, не сидеть дома… Помоги мне разобраться во всем.
— Помогу, — решительным голосом ответил Вицу. — Как ты мне помогала, так и я тебе помогу.
Цуцуляска разрыдалась.
Вицу дал ей выплакаться, не спрашивая, чего она плачет. Он собирался пройти в сарай, чтобы что-то там мастерить.
— Не уходи, — неожиданно громким голосом удержала его женщина. — Погоди маленько. Погоди, чтобы я сказала, отчего плачу…
Вицу захотелось приласкать ее.
— Видишь ли, Цуцуляска… это не говорится.
— Не говорится? — испугалась Цуцуляска при мысли, что не сможет сказать, отчего она плачет.
— Не полагается говорить, Цуцуляска.
— А вот и полагается, — наперекор ему сказала женщина. — Я как раз вспоминала, как прежде говорила мужу: «Колоти меня в сарае, чтобы не видел Ромика. Я пойду вперед, а потом приходи и ты…»