За заводами валялись горы металлолома, сюда же сваливались и детали, не принятые немецкими властями. По этой причине рабочие гордились этим местом: груды материалов росли с каждым днем. И каждый раз, как хорошо известный всем автогрузовик, с трудом пробираясь по ухабам, приезжал сюда сбрасывать непринятые гитлеровцами материалы, на заводе был настоящий праздник.
Это были хорошие рабочие, из поколения в поколение знавшие и любившие свое дело; но времена-то были такие, что, только работая плохо, они могли чувствовать себя по-настоящему рабочими.
Надо сказать, что и водитель грузовика выполнял эту работу с нескрываемым удовольствием. Когда же за целый день ему не приводилось выполнить подобной перевозки, он ходил как в воду опущенный.
Директор и полковник сердились друг на друга.
— Опять жалобы, — сказал директор, иронически глядя на полковника, который, в свою очередь, насмешливо смотрел на него. — О чем думают ваши люди? Некоторое время коммунисты притихли было, а вот теперь опять…
— А ваши люди о чем думают?
— Мои люди? Оставьте моих людей в покое, чего вы на них взъелись?
— К чему нам ссориться?
— Да мы и не ссоримся, а только спорим, — сухо сказал директор. — Виноваты вы. Следовало бы быть более энергичным. Вы смеялись, когда я предлагал вам примерное наказание, расстрел на заводском дворе. А было бы, пожалуй, лучше. Мы бы до такого положения не дошли. Что мы за союзники, мы, румыны?
— Вы такое предлагали? Здесь, на заводском дворе?
— Вы теперь прикидываетесь, что забыли… А я с самого начала думал об этом. Было бы гораздо лучше.
Полковник пристыженно промолчал. Да, директор был прав. Было бы лучше.
— Отчего вы не арестовали всех коммунистов? — спросил директор, словно полковник и не подумал об этой возможности.
— Да я и не знаю, кто из них коммунисты. Будьте уверены, что если бы знал…
— Хорошо, хорошо, полковник, но тогда зачем же существует жандармский пост, карцеры, военно-полевые суды, расстрелы, сторожа, которым платят не меньше, чем профессорам университета? Думаю, что именно для этого. Сторожа должны говорить нам, кто именно коммунист, жандармы должны арестовывать их, суды — осуждать, а взводы солдат — расстреливать… Я так смотрю на эти вещи, просто. А вы почему на них так же просто не смотрите?
— Я сделал все, что было в моей власти…
— Теперь война, — напомнил ему директор. — И во время войны говорят не так. «Я сделал все, что было в моей власти…» Эти слова звучат как-то слишком не по-военному. Должен сказать вам это, хотя мне это неприятно… Позовите работников технического контроля, позовите и Зеическу, — изменившимся голосом сказал директор, намеренный взять инициативу в свои руки.
Через несколько минут явились работники технического контроля.
— У тебя дети есть? — спросил директор одного из них, приземистого, коренастого человека, который все время мял шапку в руках.
— Мальчик и девочка…
— А у тебя? — обратился директор к другому, спеша как можно скорее покончить с этой предварительной операцией.
— Сынишка в первом классе начальной школы.
— А у тебя?
— Девочка…
— У всех у вас дети, — удовлетворенно констатировал директор, как бы желая сказать, что благодаря этому все они у него в руках. Он несколько минут помолчал, как бы предоставляя им возможность подумать о своем положении, о женах и о детях.
— Немецкие власти, наши союзники, продолжают жаловаться на продукцию, поставляемую нами и… — он посмотрел на них, на каждого по очереди и добавил: — и принятую вами.
— С продукцией может еще кое-что произойти и после приемки, — высказал свое мнение человек, у которого был сын-первоклассник.
— Не думаю, — ответил директор, глядя на полковника и приглашая его более энергичными словами выразить напрашивающуюся мысль.
— Да ведь это же сущий саботаж! — выкрикнул полковник. — Коммунисты саботируют, а вы не отдаете себе в этом отчета. Что вы за патриоты?
— Откуда ты родом? — спросил директор человека, жена которого недавно родила девочку.
— Из Яломицкого уезда…
Директор задумался над ответом рабочего, как бы разгадав волновавшую его тайну.