— Табарчу ищут, приходили с жандармского поста. Жены его тоже не застали, с утра уехала…
— А у Вицу дома что было? — задавала себе вопрос Ветуца. — Я ведь своими глазами видела, как у них из дому вещи выносили… Все-то его вещицы повытаскивали на двор, будто в них черт вселился. Дома был один Фэника, и они все время его допрашивали: «Говори, где твоя семья?» А парню откуда знать?
Цуцуляска слушала рассказы женщин и забавлялась. Каждый раз, когда ей казалось, что они говорят глупости, она не замечала этого и улыбалась какой-то мудрой улыбкой, довольная, что знает много больше, чем они, что понимает, отчего на «Вулкане» произошел взрыв, и многие другие вещи, которых они еще не могли понять.
— Большая это беда, — вздохнула Цуцуляска, которой доставляло удовольствие притворяться, будто и она думает, как и все женщины.
— Да, Цуцуляска, это большая беда… Ты окна Молдавановской корчмы видела? Остался человек без стекол…
— Да, это великое горе, — согласилась и Цуцуляска. — Завод несколько дней простоит, немцы перестанут получать оружие. У меня от этой мысли даже и сердце разболелось. А у вас?
Женщины захохотали.
— Да ну их к черту, этих гадов, от них вся беда на белом свете…
Цуцуляска с восхищением слушала проклятия соседок в адрес фашистов.
Она была счастлива.
Сидя на крылечке своего дома, Добрица все время повторяла — так, как любила обычно напевать нравящиеся ей больше всех песни, — те самые слова, которые сказала Цуцуляске, опасавшейся, что с ее сыном случилась беда. «Как он может умереть таким молодым? Как он может умереть, если еще даже не женился?»
Добрица все время напевала тихонько эту песню, как бы нарочно сложенную для успокоения Цуцуляски, не только из любви к ней, но и из опасения. И это опасение было не смутным, а совершенно ясным, четким и болезненным.
Добрица отлично знала, что случится, как только она перестанет напевать эту песню.
«Как он может умереть таким молодым?
Как он может умереть, если даже еще не женился?»
Добрица боялась ужасов, которые неизбежно предстанут ее глазам, как только кончится песня. И, побуждаемая этим опасением, все время повторяла песенку, выдуманную ею для успокоения Цуцуляски.
Она предчувствовала приближение большой и неизбежной опасности, и единственной ее защитой от этой опасности была песня, сложенная для успокоения соседки.
Что будет с Добрицей, когда эта песня кончится? Предвещаемая беда была такой большой, что у Добрицы не хватало даже мужества подумать о ней.
Самая печальная женщина в мире — вот чем станет Добрица, как только она перестанет напевать песню, сложенную для успокоения соседки.
И действительно, наступил и тот жуткий миг, когда Добрица перестала напевать эту песню.
Замолкла песня — и все, что она забыла или хотела забыть, снова встало перед ней, так же отчетливо и беспощадно, как и прежде.
«Мой муж был молод — и все же умер. Другие, восьмидесятилетние, живут, а он, молодой мужчина, гниет в могиле».
И Добрица испытывала ту мучительную, убийственную усталость, которую испытывают обычно люди, пытающиеся преодолеть большую душевную боль и, в конце концов, признающие себя побежденными страданием.
ГЛАВА XIX
По утрам население окраины будили гудки здешних фабрик и заводов. Со временем люди привыкли различать их, узнавать их голоса, знали, когда гудит «Вулкан» и когда зовет на работу «Базальт». Они столько раз слышали их гудки, что никогда не ошибались, хотя, по существу, они не очень отличались один от другого. «Это „Вулкан“, „Базальт“ еще не прогудел». «Торопись, „Вия“ во второй раз гудит». «На „Фише“ кончилась первая смена».
Первым начинал гудеть «Вулкан». Его гудки будили людей в Броскэрии и в Лупяске, разносясь далеко, далеко. Гудок «Вулкана» всегда звал первым, это был самый нетерпеливый завод. После него, сливая голоса в едином гуле, слышались гудки «Базальта», «Фише» и порохового склада.
Три дня кряду гудок «Вулкана» не раздавался больше. Его отсутствие в хоре заводских гудков, будивших людей по утрам, тотчас же было отмечено.
«Вулкан» не гудел ни утром, ни в полдень, ни в четыре.
Разбуженные зовом других заводов и фабрик, рабочие «Вулкана» торопились как будто больше обычного.
Сонсонел испуганно поглядывал на часы.