Грузовик с оружием гнал по направлению к Бухаресту. Догадавшись, что сидевший за баранкой Тринадцатитысячник жаждет закурить, Вицу сунул ему папиросу в рот и сам зажег. Он всегда был рад побаловать хорошего работника, и поэтому думал теперь, что бы такое сделать для Тринадцатитысячника после выполнения задания, когда оружие будет доставлено по назначению. Он думал, что парень нуждается в белой, свеже выстиранной рубахе, в постели с чистыми простынями, хорошей еде и выпивке, а также и в женщине, которая любила бы его по-настоящему, все время выглядывала бы в окно посмотреть, не идет ли он, женщине, лицо которой светилось бы радостью, когда он открывал бы калитку дома.
Вицу был счастлив, зная, что в кузове грузовика лежит оружие и что вскоре это оружие попадет в руки рабочих.
«Пусть нас боятся фашисты… И буржуазия пусть страшится силы вооруженного народа… Главное — не выпускать оружия из рук, потому что враг боится вооруженных рабочих…»
Вицу не боялся громких слов, даже если эти слова принадлежали не ему, а другим, — конечно, если эти слова выражали правду, если он чувствовал, что они родились в душе сильного и честного человека.
Тринадцатитысячник гнал машину с максимальной скоростью. Их не только не должен был застать в дороге рассвет; они должны были сперва разгрузить оружие, а потом своевременно отвести машину назад, в заводской гараж так, чтобы никто и не заметил ее исчезновения. Вахтера, который сменялся в шесть утра, Тринадцатитысячник не боялся; но другой вахтер, который должен был прийти на смену Крампону, был человек злой, пьяница и ставленник директора.
Под угрозой смерти и подстерегавшей его все время опасности он, как при свете молнии, думал о множестве вещей, и знал, что ничто из передуманного под угрозой возможного конца нельзя сказать женщине, которая слушала бы рассеянно, думая о другом. Он не мог бы никогда примириться с тем, что такие мысли слушают нехотя, скучая.
Пережитое под угрозой смерти он мог сказать только женщине, которая слушала бы его, взволнованная, потрясенная. И Тринадцатитысячник решил, что он не расскажет о пережитом никому, что он будет свято хранить в душе все это до тех пор, пока не встретит такую женщину. Такой женщиной была Рэдица, но о ней он и думать не смел. Пережитая и преодоленная опасность придала ему сил, пробудила в нем мучительную потребность любви, настоящей любви. В двух шагах от смерти, он снова осознал, как крепко любит Рэдицу, и понял, что на этот раз объяснится ей в любви.
В такие минуты он мысленно видел ее рядом с собой и сожалел, что никогда еще ее не поцеловал. Он испытывал престранное чувство: будто они уже давно вели совместную жизнь, будто она была его женой и подарила ему детей, но, вопреки всему этому, он еще никогда не целовал ее. Тогда же, на пороге смерти, он понял то, что давно должен был понять: что и она любит и ждет его.
Твердое решение завоевать свое счастье было и результатом его убеждения, что, раздобыв оружие, он выполнил трудное и важное дело. Он чувствовал себя поистине мужчиной, и робкие, детские поцелуи уже не могли больше волновать его теперь.
Он нуждался в женщине и ни в какой-нибудь, а в такой женщине, которая готова была бы в свою очередь рисковать своей жизнью для того, чтобы в будущем люди жили лучше, — как это сделал и он в эту ночь. И этой женщиной была Рэдица.
Румынский патруль в составе старшины и капрала знаком пригласил грузовик остановиться.
Тринадцатитысячник резко затормозил. Но ни он, ни Вицу не сошли с машины, ожидая приближения патруля.
Вицу открыл дверцу.
— Как нынче кукуруза, высокой будет? — спросил он и стал напряженно ждать ответа.
— В этом году, в отличие от прошлого, кукуруза родится высокая… — ответил старшина.
Тринадцатитысячник и дядя Вицу обрадовались.
— На расстоянии тридцати километров патрулируют немцы, — сказал старшина с досадой и болью в голосе. — Будьте осторожны, товарищи.
Вицу захлопнул дверцу и знаком велел Тринадцатитысячнику ехать дальше.
В течение всего их пути, от оружейного склада и до этого пункта встречи с румынским патрулем, Вицу с детской радостью думал о моменте, когда он произнесет пароль. Грузовик мчался в ночи, и мысль, что где-то, не так далеко, их ждут два человека, борющихся за то же дело, что и они, грела его, радовала и увеличивала его уверенность. Он с ними никогда еще не встречался, не знал их; но ему казалось, что грузовик мчит его на встречу со старыми добрыми друзьями, с которыми он не раз беседовал и веселился, но давно уже не виделся.