— Да вы, очевидно, не желали нанести мне визит, — насмешливо улыбаясь, продолжал майор.
Вицу удалось поправить перевязку. Он сдвинул ее слегка на сторону, чтобы не спадала на глаза, не скрывала от него майора. Но бинт опять сполз, покрыл глаза и заслонил майора. Перевязка поднималась и опускалась, и поэтому майор то появлялся, то исчезал. Хотя она и не могла отогнать непрерывную сильную боль, перевязка все-таки на что-то годилась. Когда Вицу не хотелось видеть майора, он надвигал ее на глаза и уже только слышал пискливый, иронический голос мучителя.
Он знал, что Красная Армия победоносно продвигается и громит фашистов, что оружие доставлено куда следовало, и через несколько недель его товарищи смогут им воспользоваться, а румынские солдаты только того и ждут, чтобы повернуть оружие против гитлеровцев. Он был настолько убежден, что все это произойдет в ближайшем будущем, что ироническая улыбка майора казалась ему смешной.
Для майора допрос не был работой или нервотрепкой, а удовольствием и наслаждением. Допрашивая арестованных, он отдыхал и развлекался, предавался интереснейшим размышлениям. В этой обстановке он чувствовал себя самим собой, освобожденным от всяких предрассудков и навыков, в ней он мог развернуться во всю свою ширь.
Он любил говорить много и нередко прерывал арестованных, чтобы уточнить ту или иную мысль, которая приходила ему в голову. Допрос был для него оазисом, где можно было остановиться, чтобы хлебнуть глоток свежей, бодрящей воды. Уже хотя бы и то обстоятельство, что он жил полнокровной жизнью и мог высказать все, что ему приходило в голову, тогда как арестованный, со связанными руками, ждал смерти, казалось ему лучшим доказательством, что он правильно ориентировался в жизни. Его развлекало развивать свои теории перед людьми, которых на следующий день, на заре, должны были расстрелять.
Вицу был очень занят и чрезвычайно торопился. Вызвавший его на допрос конвойный нарушил течение его мыслей и его планы. И ему не терпелось скорее вернуться к своим мыслям, не тратя времени понапрасну.
— Начнем, что ли, господин майор? — спросил дядя Вицу, как человек, которому изо всяких пустяков мешают вернуться к его важным делам.
— Что начинать-то? — удивленно спросил майор, сбитый с толку спокойным тоном арестованного.
— Допрос, — напомнил Вицу с подчеркнутой учтивостью.
— Вас били? — кротко, с сочувствием в голосе спросил майор.
Вицу задумался, как будто майор задал ему невесть какой сложный вопрос. Он вспомнил о всех побоях, которые ему привелось вытерпеть в жизни. Вспомнил и сравнил теперешние побои с другими, более давними, во время забастовок 1933 года. Ему хотелось дать серьезный, основательно обдуманный ответ, для того, чтобы господин майор смог составить себе предельно ясное впечатление… Чтобы все стало совершенно для него понятным.
— Довольно хорошо… — Лицо майора посветлело, он довольно улыбнулся.
— Могли бы и лучше, — поспешил прибавить Вицу, делая над собой большое усилие, исключительно с тем, чтобы согнать с лица майора эту улыбку.
Но он не успел насладиться своей победой; боль вернулась. Он ждал ее и удивлялся, когда она опаздывала на миг, другой. Он знал, что она не преминет вернуться, но надеялся все же, что — каким-нибудь чудом — боль эта не набросится снова на него. Не вернется, чтобы опять и опять терзать его, или же вернется более кроткой, утомленной, или еще — что это будет другого рода боль, не в голове, а где-нибудь в ноге или в боку.
Но боль неизменно возвращалась — все та же и все так же беспощадно терзала его.
В те краткие минуты передышки, когда боль покидала его, Вицу напрягал все свои силы, готовясь во всеоружии встретить новый удар, отразить атаку.
Напряжение не ослабевало ни на минуту. Все тело его было изранено. И он бодрствовал, подстерегал. Он привык отличать мимолетную боль от настоящей, знал также, что боль, легкая, как ласка, может внезапно превратиться в другую, щемящую, беспощадную. Боль могла прийти отовсюду, из любой части тела. Она могла и безжалостно наброситься сразу на все части тела.
С некоторых пор она стала еще более жестокой, еще более безжалостной. Как бы набравшись новых сил, свирепая и неукротимая, она набрасывалась на него, желая уничтожить. Но Вицу упорствовал еще больше, и таким образом возрастало и сопротивление, с которым он встречал атаку. И, непривыкшая к такому отпору, боль уставала, нуждалась в известном отрезке времени, чтобы с новыми, свежими силами опять наброситься на человека. А человек, пользуясь перерывом, в котором нуждалась боль, тоже отдыхал, и в это время росли и его силы. От каждой волны боли нужно было защищаться по-иному, думать о другом, напрягать свое тело или, наоборот, расслаблять его, создавая впечатление, что ты оставляешь его на произвол воли.