Если он думал о том же, что и несколько минут назад, боль уже нельзя было укротить, и она свободно терзала его. Борьба была очень трудной, несмотря на то, что зачастую боль объявляла себя побежденной именно тогда, когда находила тело не подготовленным, а усталым, расслабленным, когда человек, испуганный тем, что не подготовился как следует, чтобы отпарировать удар, закрывал глаза и ждал конца. А когда человек облегченно вздыхал, боль, как бы догадавшись о его радости, возвращалась и терзала его тело.
«Не буду стонать перед майором…» — думал Вицу, делая над собой новое усилие, чтобы не позволить прочесть на своем лице страдание.
Он ощущал жгучую потребность в присутствии человека, перед которым он мог бы плакать, корчиться от боли, дрожать, как маленький, говорить, что ему ужасно больно, что он больше не в силах терпеть.
Но такого человека не существовало. Перед ним сидел майор. Поэтому Вицу не плакал, не стонал. Была минута, когда ему показалось, что майор исчезает, а вместо него появляется Дорина, которая подходит к нему, чтобы приласкать его, — и под впечатлением этой галлюцинации у него вырвался стон. Он сдвинул с глаз перевязку, отчетливо увидел майора — и с тех пор больше не стонал.
Он внимательно смотрел на майора, и это помогало ему не жаловаться и не стонать от боли. Майор недоумевал. Он не понимал, почему арестованный смотрит на него так внимательно, так напряженно.
Чувствуя, что боль надвигается с новыми силами, что она готова растерзать его, Вицу уставился в потолок и ценой огромных усилий смог придать своему лицу равнодушное, скучающее выражение.
Он поудобнее уселся на стуле, заложив нога на ногу, как человек, готовящийся выслушать длинный рассказ.
— Ты веришь в коммунизм, — начал майор, давая понять, что он уважает чужие политические убеждения.
«А дальше что?» подумал Вицу, недовольный тем, что майор не досказывает свои мысли до конца.
— Я скажу тебе только одну-единственную вещь, о которой ты не подумал со всей надлежащей серьезностью. Человек — будь он коммунист или антикоммунист — живет только раз… Не два раза, а только один-единственный раз, — продолжал майор, преследуемый навязчивым представлением о своей собственной смерти. — Умрешь — и не будешь больше любить женщин… Не будешь больше просыпаться ночью, чтобы закурить. Если бы человек жил не один раз, а несколько, я одним из первых признал бы необходимость жертвы. Но так как человек живет всего один раз, от него нельзя требовать геройства, и думаю, что даже и твои товарищи…
Майор любил держать целые речи перед людьми, которым предстояло быть расстрелянными на следующий день, на рассвете.
— Когда над ним нависла угроза смерти… человек одинок… он может сделать что угодно, находясь в положении законной защиты. Думать некогда, надо защищаться с помощью тех средств, что у тебя под рукой. Лишняя минута раздумья означает смерть. Ты защищаешься тем, что у тебя есть под рукой… чем ты располагаешь… Говоришь, что ты коммунист… или если этот аргумент слишком далеко от тебя, не под рукой, подыскиваешь что-нибудь другое, что тебе попадется на глаза… ну, скажем, список имен… И ты избегаешь смерти… Происходящее под угрозой смерти не имеет абсолютно никакого значения… Пришла опасность — и ты упал ничком на землю… опасность прошла — и ты опять встал на ноги… опять смотришь на солнце. В данном случае, веришь и далее в коммунизм. Социальную несправедливость нельзя упразднить в два счета, — добавил майор после минутной паузы, во время которой он следил за эффектом, произведенным на арестованного его словами. — Капитализм со всеми его язвами остается. Прошу не понимать меня превратно… Твои идеи остаются твоими идеями… Весьма возможно, что в недалеком будущем коммунизм завоюет новых последователей.
«Завоюет весь мир, болван ты этакий, — мысленно поправил его дядя Вицу. — Весь мир, олух!»
— Я не требую от тебя, чтобы ты отказался от своих политических убеждений… К тому же, если бы я попал в подобное положение, несмотря на то, что я твердо держусь своих убеждений, но, скажем, если бы вопреки вероятности, я попал бы в руки твоих товарищей и они потребовали бы от меня, — разумеется, гарантируя мне сохранность жизни, раскрыть им отдельные вещи, которые им интересны, то я бы это сделал… Само собой разумеется, после этого…