«Накинь на плечи что-нибудь теплое, чтоб не простудилась».
«Если она лжет, то лгу и я».
«Будь добр, скажи мне, который час».
«Закрой окно — сквозит».
Он с отчаянным упорством искал подобные выражения и каждый раз, как находил то или иное, вздыхал облегченно, успокоенно, словно величайшая опасность уже миновала. Они приносили ему с собой странное и приятное впечатление, что кто-то протягивает ему руку, знаком показывает, что надо молчать и следовать за ним, выводит его из одиночной камеры на волю, в жизнь, на улицу, а затем спрашивает с самым естественным видом: «Папироски случайно у тебя не имеется?»
Вицу знал, что жизнь там.
И именно поэтому так упорно старался вспомнить, с возможно большей точностью, как выглядит человек, спрашивающий тебя с самым непринужденным видом, есть ли у тебя папироса.
Это был его долг — припомнить как можно точнее, какое лицо было у человека, который просил у него папиросу, как он вынимал портсигар и протягивал ему папиросу… В такие минуты опущение той или иной подробности означало конец.
«Привычка — вторая натура».
Он ждал, чтобы по сигналу этих, столь привычных слов жизнь развертывалась перед ним с неистовой энергией.
Мысленно произнеся эти слова, он с возрастающим волнением ожидал их благотворного воздействия. Он слушал энергичную походку Рэдицы, видел перед собой свою бронзовую пепельницу, закрывающиеся и открывающиеся двери, женщин, расчесывающих волосы и раздраженно спрашивающих, где закрепки, матерей, пеленающих сосунков, Цуцуляску, врывающуюся к нему в дом, чтобы о чем-то спросить…
О, как признателен был Вицу в эти минуты женщинам, раздраженно спрашивающим: где закрепки?
Через некоторое время образы эти удалялись, вспугнутые невесть какой приближающейся бурей.
Челн с Цуцуляской, Рэдицей и бронзовой пепельницей уплывал куда-то вдаль, и ему не приходило больше на ум ни одно слово, которое могло бы вернуть его вспять. Он сидел на берегу моря и видел, как этот челн теряется на горизонте.
Вицу прохаживался по берегу моря и пытался различить на горизонте следы суденышка. Он махал рукой и платком, ожидая, чтобы Цуцуляска и Рэдица сказали что-нибудь, о чем-нибудь просили.
Если бы Цуцуляска спросила его теперь, который час, он был бы спасен, больше бы не умер. «Цуцуляска, я сделал из тебя человека. Отчего же ты не спрашиваешь меня, который час?»
И ему показалось, что Цуцуляска спросила-таки его, наконец, который час.
Он напрягся и громко, изо всех сил, крикнул, стараясь перекрыть своим голосом плеск волн и завывания бури:
— Цуцуляска, сейчас без десяти восемь…
Вицу не хотелось расставаться с жизнью; напротив, ему хотелось как можно больше смешаться с ней, как можно глубже окунуться в нее.
Он вспомнил, что женщина, которую он видел несколько мгновений назад, спросила его, где закрепка. И снова, еще более страстно, более ожесточенно закричал:
— Слушай, женщина… Закрепка там, подле этажерки…
Он сидел на берегу моря и ждал, чтобы ему ответили на все, сказанное до тех пор.
Ему должны были ответить. Не могли оставить его без ответа… И как легко было бы ему ответить или, в свою очередь, спросить его хоть что-нибудь… Неужто Цуцуляска уже все знает? Отчего она его больше ни о чем не спрашивает? Не уверена, что ответ дойдет до нее?..
Солнце село. Наступила ночь. Он был в одной рубахе и ему стало холодно. Где-то вдалеке виднелась хижина. Он не направился к ней, чтобы передохнуть. Нечто — страх смерти, но в то же время и острое чувство голода — не позволяло ему сделать это.
«А если в это время придет Цуцуляска спросить меня о чем-нибудь?»
Он гулял по берегу моря, и волны, плещущиеся у его ног, ласкали его. Он внимательно следил за каждым движением, вздрагивал при каждом шорохе… Но наступило утро, а вопрос Цуцуляски все еще не дошел до него.
Отчего она молчит?
— Ох, Цуцуляска, Цуцуляска! Забыла наш уговор?
Отчего Цуцуляска не говорит: «Ну, знаешь, дядя Вицу, у тебя часы идут по особому расписанию…»
А Рэдица, почему она не говорит: «Папа, куда это ты с непокрытой головой?»
Он до утра тщетно ждал на берегу моря. Челн больше не показывался на горизонте. Цуцуляска так и не спросила его, который час. И Вицу понял тогда, что он должен дать какой бы то ни было ответ на свой ужасный, решающий вопрос. И он его дал: она, верно, пошла к Сонсонелу, у которого тоже есть часы.
Молчание Цуцуляски развеяло надежду на непредвиденную случайность, которая могла бы спасти от смерти, ту надежду, которую он все время хранил в душе. Он устремил взгляд на дверь своей одиночки и подивился тому, что на пороге еще не появляется конвойный, который поведет его на расстрел.