— Красотка…
Цуцуляска в сглаз и колдовство больше не верила, как прежде, а поплевала она на Нелуцу только так, чтобы не рассердить Добрицу, которая в дурной глаз верила. Но, делая это в шутку, Добрицы ради, повторяя суеверный жест, который прежде сама она делала с таким убеждением, Цуцуляска испытывала тайную радость.
— Трудно без мужа, ох, как трудно, Цуцуляска! — говорила Добрица, пытаясь преодолеть душевную боль и объяснить соседке, почему она так злобится на мужних жен. — Дом такой пустой… ей-богу… Не пахнет больше ни махоркой, ни водочным перегаром, сподников некому стирать, не с кем выйти погулять. Вот и выношу я табуретку к воротам и сижу одна-одинешенька… Днем еще куда ни шло, то одно сделаешь, то другое, то вот с тобой побеседую и забываюсь… А как настанет ночь, — с ужасом продолжала она, думая, что и сегодня, после захода солнца, опять настанет ночь, — трудно тогда, ой, как трудно!.. Тяжело ночью одной в постели… Все-то ты крутишься, все с боку на бок переворачиваешься… Иной раз заплачет Нелуца, встану, дам ей грудь и опять забываю о своем горе… Но Нелуца девочка спокойная, ночью редко плачет, все больше молчит… Откуда ей-то знать! Она махонькая…
— Ночью труднее, чем днем, — согласилась Цуцуляска.
— Днем-то, конечно… День это день, — свысока заметила Добрица.
Но Цуцуляска должна была идти на работу и не могла больше ждать удобного случая, чтобы сказать соседке то, что хотела ей поведать.
— Добрица, слышь, Добрица… А ты знаешь, чего арестовали дядю Вицу?
Добрица прикрыла рот рукой.
— Молчи ты… Басурман он был, безбожник… Я его никогда в церкви не видала… Хоть бы в день пасхи пошел анафоры взять…
— Не очень-то он был богомольный…
— Не был… И впрямь не был… Мой тоже не очень-то в церковь ходил, но на пасху шел на заутреню взять анафору. На страстной скоромного ни-ни в рот не брал и не пил.
— А чего же его убили? Это ты знаешь? — сурово спросила ее Цуцуляска.
— Соседи говорят, что он большевиком был. В бога не веровал. Отец Думитру сказал мне, что дядя Вицу продался сатане…
— А за что его расстреляли, знаешь? — повышая голос, переспросила Цуцуляска.
— Не знаю и знать не хочу… Чего ты мне голову морочишь?
— За тебя он умер, дура ты этакая, за тебя, — не вытерпела Цуцуляска. — Чтобы не было больше войны, чтобы в стране мир был, чтобы тебе было во что одеваться.
— Да что ты? Как же за такое умереть можно? — взволнованно и удивленно спросила Добрица.
— Помри мой Ромика, — горячилась все больше Цуцуляска, — сгори мой дом, если дядя Вицу не ради этого умер. Пусть у меня в доме все переболеют…
— Молчи ты, еще беду накличешь, — рассердилась Добрица. — Заткнись, черт тебя побери…
Цуцуляска разрыдалась.
— Я его в последний раз видела, когда он на работу шел. Беседовала с ним… «Ничего, — говорил он, — не горюй, Цуцуляска, все устроится и будет хорошо… Войны больше не будет, хозяев тоже. Слушай, что я тебе говорю, я ведь человек пожилой…» А потом пошел… Торопился он… И чего он только в тот день так торопился?
— Не в добрый час…
— «Не хочу больше видеть, как Добрица мается…»
— Не может быть… Какое ему было дело до меня? — запротестовала женщина.
— Он это так, к примеру, сказал.
— Отчего как раз про меня? — защищалась женщина, обижаясь, что об ее бедности прознал весь свет. — А Ветуца, швея, разве на перинах нежится? Коане Мариоаре я на днях мерку кукурузной муки одолжила… Дай, говорит, взаймы, коана Добрица, нечего ребенку есть, кричит…
— Вот заключат мир, Добрица, и все переменится.
— Хоть бы переменилось…
— Надо сперва, чтобы мир установился… А немец еще тут… Вот ведь и у нас, в Котрочанке, немцев полно, и не хотят нас оставить в покое, — пыталась выразить Цуцуляска то, что давно хотела выразить, но не умела. — Поговаривают о перемирии, а немцы не хотят…
— Захотят они, как их прижмут…
— При нужде будем в немцев стрелять, — вымолвила Цуцуляска, хотя не вполне могла себе представить, как это она будет держать в руках ружье и стрелять в людей.
— А из чего стрелять будем? — спросила Добрица, менее испуганная, чем Цуцуляска.
— Из ружей.
— А ружья откуда возьмем?
— Найдутся и ружья.
— Это не наше, не бабье дело. Мы лучше мужчин будем кормить, обстирывать… Зачем нам стрелять?
— Разумеется, что в первую очередь стрелять будут мужики, — согласилась Цуцуляска, стремясь доставить удовольствие Добрице. — Но и мы… Ты ведь умеешь… Твой тебя учил, когда на побывку приезжал…