Однажды, когда уже лёг снег, Анд меня поцеловал прямо во время исповеди. А я, глупое создание, не особо и сопротивлялась. Всё как-то само случилось. Сначала поцелуи, потом и всё остальное, в холодной комнате в домике для сестёр храма. Первый раз я запомнила хорошо, возможно, потому, что всё вышло сумбурно и неуклюже из-за холода и тёплой одежды, и я все полчаса думала не о чьём либо удовольствии, а о том, чтобы не начать смеяться в голос.
Первые недели я страшно стеснялась, не зная, как назвать происходящее: любовь, влюблённость, интрижка? Я-то, без сомнений, влюбилась до потери пульса. Моя и так не слишком умная голова стала похожа на пустой котёл, только гул от ухвата и слышен. Я даже не задумывалась, что в кровати Анда может быть ещё кто-то, а когда узнала, то уже ничего не могла поделать. Утром, когда я выползла из комнаты мальчиков, застава гудела. Ещё бы! Начиналась зима, и новостей и поводов сцепиться языками уже не хватало.
Потом уже я узнала, что зимой в крепости страшно скучно. Людям начинают сниться невероятно красочные и необычные сны, а любое событие, будь то новый роман, любовный треугольник или изменение в меню, становилось поводом для обсуждения.
Мы исключениями не стали. В тот же день, ещё до полудня, я оказалась на стуле позора у старика Рахаила. Тогда он, правда, для меня был ещё не стариком, а мастером Рахаилом, почтенным рыцарем, волшебником и весьма пугающим человеком. Он спросил, о чём я думала, и думала ли вообще, когда лезла в чужую кровать. На это я разрыдалась и сказала, что думать я ни о чём не думала, а вместе спать теплее.
Рахаил в сердцах назвал меня дурой, и следующий час вытирал мне текущий нос и пытался успокоить, мол, жизнь не заканчивается, ничего такого уж страшного я не совершила, и может быть, меня ещё вернут в Альдари и не сгноят в их дыре. А если и не вернут, раз я сама сюда попросилась, то тоже ничего страшного. Вот он уже почти двадцать лет тут живёт. А может и даже больше. Главное — он жив и доволен.
Позже я поняла правоту его слов, а тогда я рыдала так, что просморкала ему все три платка, наволочку, а потом ещё пришлось на два дня закрыть храм.
К концу дня я чувствовала себя чем-то вроде выжатого лимона и мумии из храма Нагани. Личное дело Камы я придержала у себя, чтобы выгадать немного времени. Я рассудила, что Рахаилу, если она успеет провести пару молитв и получить от него комнату в жилом доме, будет не очень удобно рвать, метать и приказывать мне отправить девочку на первом же поезде в Лиду.
Перед ужином Рахаил велел мне отнести дело к нему в кабинет. Я решила, что он всё знает, выдохнула и сделала, как велено. Между ужином и молитвой он, видимо, дело прочитал, потому что явился в храм злой, как тысяча дэвов. Я сразу поняла, что он пришел по мою душу, велела Камалин дочитывать стих, и на ватных ногах и под весом любопытствующих взглядов вышла за стариком в комнату настоятельницы каяться.
Волшебник, которому прописали френеатрическую лечебницу, это плохо. Больной волшебник опасен. Мало ли, что он сотворит во сне или провалившись в омут беспамятства среди бела дня. Может быть, просто помашет руками, а может быть, убьёт кого, пока ему видится прекрасный цветочный луг и белые кролики в цветущих садах Элени. Хуже только волшебник, которому прописали лечебницу психиатрическую, потому что это значит, что шансов вылечиться у волшебника нет, и, в отличие от простого человека, из психиатрической лечебницы он уже не выйдет.
Я не очень понимала разницу между френеатрией и психиатрией. По сути они были одним и тем же, а название “френеатрия” придумали, чтобы не очень пугать волшебников и чтобы они не бегали от лечения. Мол, вы не сошли с ума, у вас лишь лёгкое расстройство разума, которое, разумеется, вылечат умные врачи-френеаторы, которые совсем-совсем не страшные психиатры, которые спят и видят, как бы лишить вас голоса, накормить таблетками и спрятать за семнадцатью замками.
Не знаю, как волшебников, а вот простых людей эти гении в белых хламидах напугали точно. Почему это волшебников лечат, а простых людей отправляют к тем, кто не лечит?
В общем, Рахаил злился, что я подставила его прямо перед зимовкой — и был совершенно прав. Я попыталась объяснить ему ситуацию с матерью-настоятельницей, что у девочки трагедия и что Унанита сама сошла с ума и отказалась её лечить, и что у Камы никого не осталось, кто о ней толком позаботился бы, и что не такая уж она и опасная, и что не так уж страшно болеет, точно не страшнее меня, а как болела я, Рахаил помнит, я только по коридорам ходила во сне и орала.