— Не видел, — пробурчал Берг. Маш поёжился.
— Если не спрыгнула, ей же хуже. Пусть не мучается, что ли.
— Сплюнь.
Поезд вошел в океан и принялся таять в сером мареве. Последний вагон скрылся в ничто, уже когда стук колёс первых вагонов стих. Лир доехал до самого конца снежной полосы и оглядел, насколько видел, каменную безжизненную полосу вдоль границы вещественного и невещественного миров. Безумной сестрицы нигде не было. Майя пропала. Лир оглядел пути и на той стороне. Сестрёнки нигде не было, ни живой, ни мёртвой, ни перемолотой в кровавое месиво тяжелыми колёсными парами.
Железные пути уходили в ничто вместе с веткой телеграфа в резиновой трубе.
Значит, Майя уехала так. В Океан. Вряд ли кто-то заботливо пригласил её внутрь вагона.
Он развернул машину и поехал обратно.
Ферах ждал его там же, где сорвался на землю. Из крепости уже приехал лёгкий снегоход, и Римма как раз осматривала его ногу.
— Ты жив? — Лир аккуратно подвёл свою машину к снегоходу Риммы.
— Где Майя?
— Ушла в Океан.
Римма вздрогнула.
— Серьёзно?
— Угу, — кивнул Лир. — Тела я не нашел. Вряд ли её пустили на время пересечения внутрь.
Они замолчали, и Римма в полной тишине зафиксировала сломанную ногу рыцаря и помогла ему влезть в снегоход.
— Поехали домой. Надо как-то рассказать обо всём Рахаилу. Надеюсь, его телеграмма прибудет на Переезд быстрее, чем лесовоз.
15
Океан — это вечный ужас человеческого рода и источник его жизни. Океан — это всё и ничто. Это то, откуда мы все вышли, то, где пылает Извечный Огонь и где в великих эфирных водах медленно дрейфует Великий Мудрый.
Океан не для людей. Довольствуйтесь твёрдой землёй, водой и воздухом, люди. Довольствуйтесь светом Огня, что даёт вам тепло. Но человек по своей природе страшно жадная тварь. Ему мало твёрдой земли, воды и воздуха. Человеку мало редких тропок между землями. Человек протянул между ними стальные нити, сшил земли так, что даже эфирные бури стали бессильны.
Говорят, что ремонтники железных дорог, что чинят эти протянутые нити, ходят под стопами богов. Говорят, что через затемнённые щитки шлемов своих рабочих комбинезонов они могут увидеть богов. Говорят, что они могут увидеть танец Тиары в Извечном Огне.
Брат говорил, что когда прокладывал нити к нам в осаждённую крепость взамен оборванных, ничего не видел. Все его мысли были об оставшейся в Кетаке семье, и боги его не интересовали даже как адресаты молитв.
Говорили, что Океан полон чудес.
Я сидела, скрючившись, на выступе вагона, около наглухо запертой двери и пыталась не свалиться в ничто. Вагон раскачивался, и держалась я только молитвами богам, без остановки сыпавшимися с моих уст. Я просила Тиару послать мне немного сил и терпения. Я взывала к Регову, чтобы он не ослабил мою решимость дойти до конца. Я умоляла Мату-Ине посмотреть на меня и увидеть, что мои устремления справедливы и благородны. Я проклинала Амана и отчаянно клялась, что сегодня он меня не получит.
Когда поезд вошел в Океан, я не заметила. Я ожидала чего-то… особенного. Например, что воздух пропадёт. Да, дышать стало труднее, но и только. Воздух здесь не имел вкуса, запаха и температуры. Он был совершенно неподвижен, не смотря на то, что я ощущала движение и покачивание поезда подо мной. Я двигалась и не двигалась одновременно. Звуков не было, только стучали о стальные нити рельс колёса. Мои органы чувств, внезапно оказавшись вырванными из привычной материальной среды, требовали от меня что-нибудь предпринять. Пошевелиться, моргнуть, выпрямиться, сделать шаг, выломать дверь и войти в вагон, что угодно, только не мучить их этой пустотой.
Вскоре пропали и звуки. Последними растаяли ощущения моего осязания. Я больше не чувствовала дерева, на котором сидела, и стали, за которую держалась. Я была в абсолютном полном ничто. От меня не осталось ничего, только болтающиеся посреди пустоты мысли. Я попыталась ухватиться за последнюю надежду, за темноту под моими веками, но век уже не существовало.
Меня больше не было.
От меня осталась только душа, кусочек извечного огня, который должен вернуться в ладони своего создателя, быть оцененным и отправленным либо в начало, либо в ничто, где мрак пожрёт меня, и от меня ничего не останется.
Я вспомнила свою жизнь. Не очень праведная, но я надеялась, что моих хороших дел всё-таки окажется чуть больше, чем плохих. Иногда я поступала вопреки тому, что сама проповедовала и даже во что верила. Нет греха страшнее, чем измена себе и тому, во что ты веришь. А я, став сестрой, сколько раз молча наблюдала за несправедливостью и низостью?