К моему горлу подкатился комок. Я охнула и едва успел подтащить к себе корзинку для бумаг.
Меня вырвало.
Вышло всё выпитое и съеденное, что ещё оставалось во мне.
Но мне было похрену на то, что из меня льётся и как я выгляжу.
Скрипнул стул под Ферахом. Мне было на него плевать, меня выворачивало наизнанку. Желудок ещё несколько минут плясал, пока не осталась только желчь. Когда я смогла разогнуться, Ферах стоял рядом со мной, очень и очень бледный.
— Я же говорил…
— А мне сказали, что всех вас, мудаков, повесили, — выдохнула я, вытирая рукой рот. — Брату моему не попадайся на глаза, он тебя точно убьёт. Не хочу, чтобы его повесили.
Я не нетвёрдых ногах поднялась со стула и выпрямилась. Ферах стоял неподвижно, и цветом лица стал похож на штукатурку на стене за его спиной.
— Мне надо полежать, — я попыталась улыбнуться, едва не согнулась от очередного спазма, и на ватных ногах попыталась пройти к двери. Ферах очень медленно поднял руку и едва слышно — так, что я скорее поняла, что он хотел сказать — предложил помощь. Я отмахнулась. Обойдусь как-нибудь. Во рту остался мерзкий привкус моей собственной блевотины. Не знаю, что стало причиной, но я чувствовала себя трезвой. Моё сознание было ясным, как тоненькая ночная наледь на проруби.
В коридоре я столкнулась с Рахаилом. Старик попытался меня остановить, но я послала его ко всем чертям и, с трудом сдерживая слёзы, ушла к себе.
11
Я рыдала, каталась по кровати и страдала. Так тянулись часы. Мир то начинал плясать, то покрывался цветными пятнами, то становился отвратительно живым и обыденным.
Почему он не рухнул?!
Потом зашел Лир и принёс обед. Я спросила, а где завтрак, он сказал, что уже прошел, и что пение петухов в птичнике мне не послышалось. Я кое-как поела, почитала книгу и снова принялась страдать.
Боль наваливалась на меня, как морской прибой, волнами. Вот я лежу, понимаю, что зря пережевываю события более чем десятилетней давности, что надо бы спуститься в храм, проверить, как идёт ремонт отопления, поговорить с Тиарой. Сходить стащить кусок праздничного пирога. У меня ученица, в конце концов!
А потом мне становилось страшно и больно. Я сворачивалась калачиком под одеялом, обнимала подушки, плакала, и некому было меня обнять и утешить, повторив для меня, что я сильная и никто более никогда не посмеет даже тронуть меня и пальцем.
Я вспоминала свои собственный страхи и боль, а потом снова страх и отчаяние, что жизнь рухнула в один момент из-за каких-то сволочей. Я мечтала, что их жизнь окажется сломанной так же, как моя, а нет, вон он, здоровый, откормленный, милый, стеснительный и всеми уважаемый.
Почему его не повесили?
Почему он стал таким хорошим человеком, что его даже не повесить?!
Почему он вообще оказался тут?
Я орала от боли и каталась по кровати, грызя одеяло. К чёрту всё. Пусть всё катится. Как только сюда прибудет первый же поезд, сяду на него и уеду домой.
Когда я не нашла в себе сил спуститься в храм перед ужином, похоже, забеспокоились. Ко мне пришел Рахаил. Комендант крепости прикрыл дверь и сел на край кровати.
— Ты жива ещё?
— Вроде того, — я краем одеяла вытерла лицо. Я была во вчерашней одежде, неумытая, непричёсанная, и наверное, отвратительная на вид. Ну и пусть. — Скоро приду в себя, — зачем-то соврала я.
— Храм я закрыл на три дня.
— Спасибо, — отлично, ещё три дня можно заниматься рыданиями и презрением самой себя.
— Теперь по поводу случившегося. Извини, что так получилось. Мне надо было быть аккуратней. Или сразу рассказать тебе обо всём пораньше, до того, как ты начала с ним так дружить.
"И чуть было не утащила его в койку," — мысленно перевела я. Хороший человек Рахаил. А вот я не очень. Ещё и импульсивная дура. Даже хуже, похотливая импульсивная дура. Тупая дура. Зачем я вообще такая нужна?
…Интересно, у меня ещё есть шансы исправиться или лучше самой свалить из сестринства и не позорить его?
— В совместные дежурства вы больше не пойдёте. Если хочешь, постараюсь вас развести по разным работам.
— Забудьте. Я дня через два приду в порядок.
— Не забуду. В конце концов, мне не безразлично, что происходит в крепости. И я немного виноват в случившемся.
— Да ладно вам, — я наконец-то сумела сесть. Голова закружилась, и пришлось подпереть её рукой. — Как там моя заноза?
— Пыталась принять исповеди за тебя, но я ей запретил и велел закрыть храм.
Я подскочила на месте. Всю хандру как рукой сняло. Ещё бы! Я совсем забыла, что теперь я тут не одна.
— Она заходила в святилище?
— Не знаю.
Вот теперь мой мир на самом деле вздрогнул и осыпался в бездну Аримма миллиардами осколков.
— Чёрт-чёрт-чёрт, — я кое-как натянула носки, влезла в кафтан и, не застегнув, как была, в незашнурованных ботинках, бросилась к храму.
Дверь в святилище была открыта. Мои печати пропали. Статуя стояла на своём месте на каменном столбе, свежеомытая, окуренная ладаном и совершенно безжизненная. Я гладила старое дерево, прикладывалась к нему лбом и пыталась почувствовать хоть немного того тепла, что давала Солнечная Танцовщица.
Ни-че-го.
Статуя была лишена жизни. Просто старая уродливая деревяшка, возможно, представляющая интерес для историков и коллекционеров. Но не более. Тиара ушла из этого дома.
Я расплакалась и уткнулась носом в колени богине.
За моей спиной раздались шаги.
— Скажи хоть, что случилось, — это был голос Рахаил. Но он был не один. Я кое-как развернулась, отпустила статую и тяжело подошла к Рахаилу. Кроме него у дверей святилища, не смея войти внутрь, стояли Кама и Лир. Камалин стояла за спиной Рахаила и явно не понимала, что происходит. Ну что ж, я ей объясню. Я отодвинула старика с дороги и подошла к девчонке. Та попятилась от меня и упёрлась спиной в стену.
— Я тебе разрешала сюда входить?
— Вы не выполнили дневные обряды! — голос звучал без наглости, только испуганно. Верно, пусть боится.
— Майка, успокойся, — на плечо легла ладонь Рахаила. Тяжелая, горячая и крепкая. Я спихнула её и продолжила:
— Я запрещала тебе сюда входить! Какого хера ты вошла? — я не хотела, но моя глотка сама начала орать. — Ты хоть знаешь, тупая ты башка, что натворила? Что ты лапала своим кривыми грязными руками и рядом с чем думала своей грязной башкой?!
У меня перед глазами всё поплыло. Я что-то ещё орала и брызгала слюной. Наверное, это было жалкое зрелище, но мне было всё равно. Вся моя работа, вся моя жизнь, всё, что я сумела здесь сделать за пять лет, эта самодовольная безмозглая сопля уничтожила в один миг. Всё, последняя моя надежда была уничтожена.
Кама что-то кричала, а Рахаил рычал мне на ухо. Я орала в ответ, что она глухая, тупая и противна Тиаре. Кажется, кто-то назвал меня дурой. Я без малейших раздумий влепила Камалин пощёчину. Нас кинулись разнимать.
Дальше всё смешалось.
Я пришла в себя на холодной кровати в комнате жрицы. Сначала я увидела смутно знакомый потолок с подвешенными на центральной балке вениками для бани. Поёжилась. Заметила, что рядом на табуретке сидит Лир и с явным интересом читает брошюру для младших сестёр. Это была дешевая поделка с дурным текстом, дурной рисовкой и дурной полиграфией, от которой пачкались пальцы, и я не знала, для чего она была напечатана: то ли чтобы потешить чьё-то самолюбие, то ли чтобы украсть из казны сестринства денег.
— Там написана полная чушь, не читай, — попросила я и села. Было тепло. Неужели уже отопление усилили?
— Старик велел затопить печи.
А, понятно.
— Я никого не покалечила?
— Вы мастеру Раиму нос разбили, — охотно сообщил Лир. — А так никого. Мастер Рахиил сказал, ты и не особо сопротивлялась.
— Это хорошо, — я спустила ноги с кровати и обулась, потом застегнула кафтан, достала из шкафа какой-то старый шарфик и замотала шею. Слабая она у меня, ничего не поделать.
— Ты куда собралась? — Лир отбросил брошюрку и тоже поднялся на ноги.