Когда «УАЗ» приехал в поселок, пограничники увидели возле чайханы Расула много фур и автобусов. Когда-то здесь была большая дешевая столовая — излюбленное место питания водителей-рейсовиков. Популярность эта сохранилась до сих пор. Водители и рабочие стояли, курили, оживленно переговаривались, многие были в полувоенной одежде, прочной, практичной: своя или покупали у «дембелей» по дешевке.
— Народу будет — хренова туча. Караван проезжает, водилы, экспедиторы, — вздохнул Аскеров. — Но этого следовало ожидать. Поэтому они здесь и назначили. Мы блокируем оба выхода. Держимся на дистанции. — Он обратился к спецназовцам: — Вы двое вертитесь у главного входа. Лейтенант идет в чайхану…
Сержант и старший лейтенант, одетые в том полувоенном стиле, который здесь не бросался в глаза, остановились между двумя фурами — не на самом виду, но в достаточной близости от главного входа. Григорий и Усман закурили и завели неторопливый разговор. Со стороны они ничем не отличались от водителей из каравана.
Ратников, тоже преобразившийся в типичного местного работягу — рубашка навыпуск, панама надвинута на глаза, развинченная походка, — вошел в чайхану.
— Я буду стоять у выхода с кухни, — сказал Касьян. — Капитан, как самый популярный из нас, пусть страхует во втором эшелоне. Лучше в машине.
Он обошел чайхану слева, остановился и закурил, наблюдая за вторым выходом. Сосредоточенные Аскеров и Мюллер сидели в машине.
— Осталось две минуты, — сказал капитан, посмотрев на часы.
Мюллер, взявшись за ручку дверцы, медлил. Обернувшись к командиру, он попытался высказать свою признательность. Получилось коряво, но, чувствовалось, шло от души:
— Ахметыч, ты мне… Я, в общем… Короче, ты знаешь… если что…
— Знаю, Гансыч. — Мансур почувствовал его душевное смятение. — Не думай ни о чем лишнем. Аллах тебе в помощь.
Прапорщик, тяжко вздохнув, выбрался из машины и неторопливо пошел к чайхане. Подойдя к двери, он, по въевшейся привычке, вытер ноги, в чем совершенно не было нужды, и вошел внутрь.
В зале, уставленном примерно дюжиной столиков, было шумно и довольно многолюдно. Здесь собрались только мужчины, ни одной женщины. Мужики кучковались большими группами, поэтому за некоторыми столиками не повернуться, а другие свободны. Естественно, заняты самые удобные — подальше от раздачи, поближе к окошку. Окна здесь маленькие, свет днем не включается, поэтому в зале полумрак. Мюллер сел за свободный столик в дальнем конце зала, и ему тотчас принесли миску с мясом и лепешку — дежурный набор, который заказывали практически все столующиеся. Желание получить какое-либо другое блюдо нужно было обговаривать с чайханщиком или поваром.
Ратников оказался за столом с двумя крепкими мужиками, увлеченно разговаривающими между собой. Владимир, видимо, успокоился, выглядел уверенным, не суетился.
Через окно Мюллеру была видна почти вся площадь перед чайханой. Там сейчас было оживленно: одни фуры отъезжали, другие подъезжали. И вдруг он увидел, как за отъехавшей машиной прямо посреди площади, словно по волшебству, возник Селим Сангин. На нем были зеленоватые вельветовые джинсы, до того потрепанные, что по низу висела бахрома. Зато сиреневая рубашка была совершенно новая — видать, первый раз надел. Поверх рубашки легкая куртка. В руках у Селима была небольшая спортивная сумка. Он шел к чайхане, даже не пытаясь быть незамеченным, хотя прекрасно понимал, что многие могут его узнать. Но насчет того, чтобы поднять скандал, вряд ли кто-нибудь решится. У моджахедов, как известно, длинные руки. Если что не по ним, то либо с тобой, либо с твоими близкими случится беда. Лучше держаться от них подальше.
Когда чернобородый крепыш с сумкой вошел в зал, Ратников слегка занервничал. Лейтенант сразу догадался, что это и есть долгожданный Селим. Все-таки он больше напоминал туриста, чем местного жителя или шофера-дальнобойщика. Моджахед же без малейшего смущения, совершенно не боясь обратить на себя внимание, прошел через зал прямо к столику Мюллера. Они пожали друг другу руки, после чего Селим сел напротив прапорщика, поставив сумку у себя в ногах.
— А ты молодец, спокоен, — сказал Селим, пристально глядя на Мюллера.
— Чего гоношиться-то? Раз решил, значит, решил. Где наша не пропадала. Сколько там?
— Тридцать пять тысяч, как договаривались. Ты указываешь, где что лежит, где установлены мины. Мы забираем товар, и потом, на этом же месте, тебе еще тридцать пять!
Селим приподнял свою сумку на уровень стола, наглядно демонстрируя серьезность своих намерений. Этот жест не понравился Мюллеру.