По-моему, Генке надо было честно признаться, что у него ничего не получилось, тогда все пошло бы иначе, то есть так, как сходило сотни раз.
Но Синицын продолжал дурачиться до тех пор, пока Александра Михайловна не сказала ему, что скоро в город приезжает цирк и там свободно место клоуна.
Мы уже не смеялись. Нам было стыдно за Синицына. Ну зачем он так? У меня даже руки зачесалась: так хотелось дать ему по шее. А Тарелкина не выдержала и крикнула:
— Лентяй ты, Синицын. И совести у тебя нет.
Ее тут же поддержал Грачев:
— А еще слово адмиралу давал.
— Так я же насчет макулатуры обещал.
— Брось прикидываться, Генка, — не вытерпел Саблин.
Учительница поднялась и попросила прекратить перепалку. Она с сожалением посмотрела на часы и сказала, что объяснить нового материала не успеет, но завтра будет спрашивать.
На перемене все звено окружило Синицына.
— Долго ты будешь тянуть нас назад? — накинулась на него Лена. — Оставим тебя после уроков и заставим делать домашнее задание.
— Верно, — согласился я с Тарелкиной. — А то он меня одного не слушается.
— Сеня, — поклялся Генка, — с новой четверти буду слушаться. Даю слово.
— Твое слово, что ветер, — рассудительно заметила Киреева.
Генка поднял руку над головой:
— Даю честное пионерское.
— Но чтоб в последний раз, — сжалилась Тарелкина.
Как только мы остались вдвоем с Генкой, он сказал:
— Какой бы нам бой дать мелюзге? Ты ничего не придумал? Может, устроим штурм Сапун-горы?
— Что за Сапун-гора?
Боцман хихикнул:
— Темнота. Под Севастополем есть такая.
— Там Малахов курган.
— И Сапун-гора. Я вчера книжку читал. Знаешь, какая интересная! Враги укрепили ту гору, а наши штурмом вышибли их оттуда. Давай сделаем четвероклашек белыми, а сами будем красными, пойдем штурмом на гору. Вот надаем им по шеям! И все будет законно.
— А умнее ничего нельзя придумать?
— Не подходит? — не обиделся Синицын. — Ладно, подумаю еще.
Он так задумался на уроке истории, что не смог повторить ни одного предложения, и учитель заставил его дослушать объяснение возле доски.
На последнем уроке Генка вдруг стукнул меня что есть силы между лопаток. Я крякнул. Фаина Ильинична решила выпроводить нас из класса.
Генка, как мне показалось, с радостью побежал к двери, попросив:
— Захвати тетрадь и карандаш.
Услышав это, учительница сказала:
— Пусть он один проветрится. Сядь, Морозов.
Я стоял в нерешительности, переводя взгляд от двери к учительнице и обратно, пока не услышал ехидную реплику Грачева:
— Отпустите его, Фаина Ильинична. У них закон такой: товарищ за товарища…
Класс засмеялся, а Фаина Ильинична удивленно подняла брови и спросила:
— Ты не хочешь присутствовать на уроке?
— Хочу.
— Тогда садись.
Но разве можно слушать урок, когда за дверью твой друг и не просто проветривается, а ходит с идеей и, чего доброго, не дождется тебя, убежит к отцу в больницу?
Однако Генка не убежал, он мужественно прятался от директора и учителей, ожидая звонка, за большим шкафом пионерской комнаты.
Когда Фаина Ильинична вышла из класса, Синицын подошел к парте и начал быстро собирать свой портфель. Он, конечно, знал, что сейчас его начнут снова прорабатывать. Чтобы не дожидаться этого, Генка, бодрясь, бросил:
— Опять к отцу опоздал.
— Нет, ты скажи, Синицын, — стала за его спиной Тарелкина, — тебе не стыдно? Ведь только что, три часа назад, ты обещал!
Генка виновато взглянул на нее. Если бы он так смотрел на меня, я бы сразу понял: ему стыдно. Но Ленке этот взгляд ничего не сказал, и она продолжала допытываться:
— Не стыдно, да?
Генка защелкнул замок портфеля и ответил:
— Понимаешь, Лена, я не нарочно. У меня идея появилась.
— От твоих идей наша «Аврора» не вперед, а назад едет, — сердито произнес Миша Саблин.
— Не едет, a идет, — уточнил Генка с превосходством старого морского волка. — Честное пионерское, у меня идея! Эти хвастуны будут разбиты в пух и прах! Сказать?