— Извините, ребята.
Потом подошел к парте, за которой сидел вдруг съежившийся Грачев, и, переводя дыхание, сказал:
— И ты извини меня, Вовка.
Вовка сразу сделал вид, что он вовсе не испугался.
— Я хотел бы поставить условия, — выпрямился он. — Если это не повторится.
— Только ты не обманывай больше первоклашек, — мирно согласился боцман.
— Каких первоклашек? — заволновался отряд.
— Он знает каких, — сказал уже насмешливо Генка, направляясь к Попову. — Только это сейчас не главное. Коля, ты знаешь, что я нашел!
Генкины счастливые глаза встретились с сердитым взглядом вожатого, и сразу веселое выражение Генкиного лица, как клубная афиша под дождем, потускнело, смылось.
— Кто ведет сбор, ты или я? Сядь на место, — тоном приказа произнес Попов. — Грачев, встань и расскажи историю с первоклашками.
Когда Вовка, заикаясь, доставая и пряча свою записную книжку, рассказал, как он «собрал» больше всех макулатуры, я спросил:
— А сиреневые тюльпаны ты сорвал?
— Где? — посмотрел на меня одним глазом Грачев.
«Ну, началось, — подумал я, вспомнив предупреждение Синицына, что Вовка не рыжий. — Сейчас начнет выкручиваться. Но раз уж я сказал «А», надо говорить и «Б». Я сказал:
— Сам знаешь.
Боцман в это время сидел, как на иголках. Он без конца порывался вскочить и что-то сказать. Причем, я чувствовал, что сказать он хочет не о том, что волнует сейчас отряд, а о чем-то другом, известном ему одному. И только предупреждающие взгляды вожатого заставляли его оставаться на месте. А класс уже требовал:
— Давай, Вовка, начистоту!
Я даже удивился, когда Вовка совсем не дипломатично сказал:
— Простите меня, ребята, за тюльпаны.
И он, еще больше краснея и волнуясь, рассказал, как ему захотелось утереть нос авроровцам и подарить Маше Дробитовой самый красивый букет цветов. И как он побежал к памятнику и сорвал Генкины тюльпаны. Нашему возмущению не было границ. Экипажи «Авроры» и «Мечты» требовали остановить «Спутник» на три дня, а командира корабля Грачева списать и разжаловать.
— На три дня нельзя, — пытался успокоить нас Попов. — Вы забыли, что через три дня прозвенит последний звонок. Не можем же мы прийти в бухту Победы без одного корабля.
— Правильно! — вскочил, наконец, со своего места Синицын. — Не можем! И причем здесь вся команда «Спутника»?
Второе звено благодарно зааплодировало нашему боцману.
— Не подлизывайтесь, — отмахнулся от них Синицын. — А флаг адмирала отобрать у них и повесить нашей «Авроре».
— Это за что же? — не понял Попов.
— И восстановить нам все километры, — потребовал я.
— За что? — снова спросил Полов.
— За клад! — перекричал всех Генка.
— Какой клад?
— Где клад?
— Послушай, адмирал, — сгорал от нетерпения боцман. — Я нашел железный клад. Целых сто тонн! Понимаешь, адмирал?
— Синицын, — хотел рассердиться Коля. — У нас не собрание экипажа, а сбор…
— Ну и что же, Коля, — сделал наивные глаза Генка. — Не надо сердиться. Тебе не идет такое выражение. Ты же, — Генка взмахнул руками, как дирижер, и запел:
Тут же песню подхватил весь отряд:
Слушая нас, Коля расцвел в улыбке, но, посмотрев на свои часы, покачал головой и поднял руку. В классе наступила относительная тишина.
— Где же ты нашел клад?
— На корме крейсера «МТМ».
— А как же твоя тайна, боцман?
— Тайны больше нет, адмирал.
И Генка рассказал, как он с утра ходил по огородам, собирал старые железки, трубы, проволоку, пока не набрел на задворках ремонтной мастерской на настоящий клад металлического лома. Ограда там старая, дырявая, и Генка перетащил в балку не меньше тонны всякого железа, пока его не увидел механик. Он гнался за боцманом до самой водокачки, потом плюнул и отстал. Но все-таки пообещал сообщить уполномоченному милиционеру, отцу и в школу.
— Я же не для себя, понимаешь, адмирал? А он кричал, что я жулик, ворую бронзовые втулки. Только я ничего не воровал, я выбирал самые ржавые железки.
— Зачем тебе так много железа? — спросила Тарелкина.
— Он хочет отличиться.
— Нет, ребята, — сказал Коля Попов, останавливая страсти. — Генка придумал мировое дело. Какое? Пусть он вам расскажет. А вы подумайте все, как добыть этот клад. Я вечером зайду, вы мне скажете.