— Вот так-то лучше, — говорит крановщик голосом папы.
Мне хочется возразить: так совсем не лучше, потому что я не до конца выполнил приказ адмирала, но ничего не могу сказать.
Обычно утром Генка первым сообщает мне какую-нибудь новость. Но на этот раз я опередил его. Я рассказал ему о том, как вместе с радиоволной путешествовал в Братск и обратно, как кран перенес меня и как я не выполнил задания Коли, и теперь или надо оправдываться, или до встречи с вожатым собрать звено и что-то придумать. Генка слушал меня без восторга и без насмешек. Правда, он несколько раз поднимал нетерпеливо руку, но я опускал ее.
— Все, что ли? — спросил Синицын, когда я выговорился. — Не на той волне путешествовал.
— Почему?
— Потому, что оканчивается на у.
— Не остри, тебе это не идет, — нетерпеливо перебил я боцмана.
Может быть, он еще долго морочил бы мне голову своими загадками, если бы рыжий Пашка Лисицын из четвертого «б» не подбежал к нам и не начал дразниться:
— А мы вашу «Аврору» перегоним, как самолет черепаху.
У меня, наверное, сделались страшные глаза, потому что Генка посмотрел удивленно не на Пашку, а на меня.
— Что это с тобой? — спросил Синицын.
— А что? — не понял я.
— Зрачки, как у кошки, округлились.
— А откуда он все знает?
— У нас корабль будет называться «Мир», — подзадоривал Пашка. — Мы вам утерли нос в хоккей и теперь утрем.
Генка бросился к Пашке и хотел ему по-настоящему утереть нос, но тот понял, что дело может кончиться не только серьезным предупреждением, и опрометью помчался по лужам к школьному крыльцу.
— Вся школа уже знает, — с досадой сказал Синицын.
— Кто же выдал тайну?
— Не знаю. Если бы узнал, всыпал, — сжимал Генка кулаки.
Подошел Вовка Грачев. Он удивленно посмотрел на нас и спросил:
— Вы только что спаслись от девятибалльного шторма?
— Уж не ты ли, Дипломат? — схватил его Генка за воротник пальто.
Вовка покраснел от такого грубого обращения и, отбросив Генкину руку, сказал:
— Боцман, ты позволяешь себе слишком много.
Затем расстегнул пальто, откинул воротник, — и мы увидели на его серой гимнастерке желтые погоны с двумя черными просветами и блестящими звездочками. Насладившись произведенным эффектом, Грачев снисходительно добавил:
— Я прошу уважать форму морского офицера.
— А кто тебе присвоил чин капитана третьего ранга? — спросил Синицын. — Чтобы такие погоны носить, надо палубу научиться драить, а ты швабру в руках не держал.
— Серость, — скривил тонкие губы Вовка.
— Я серость? — надвинул кепку на черные брови мой друг. — А ты светлость? Думаешь, если вызубрил десяток мудрых слов, так и умнее всех стал? Хочешь, я эти слова из тебя, как спицы из колеса, выбью за две минуты?
— У кого нет аргументов для доказательств, тот пускает в ход кулаки.
— Да брось ты, Генка, — отвел я Синицына. — Как петух, задираешься.
— А чего он свою ученость показывает, — возмущался Генка, пытаясь снова приблизиться к Грачеву.
Не знаю, сколько бы продолжалась перепалка, но тут подошла Тарелкина и, по обыкновению дергая кончик косы, радостно сказала:
— Ой, мальчики! Вся школа пойдет в поход!
— Чему же ты радуешься? — не поняли мы ее.
Лена удивленно поглядела на нас своими голубыми глазами и еще быстрее затеребила косу.
— Это не ты рассказала? — предположил Генка Синицын.
— Нет. Но я считала, что мы настоящие пионеры и будем только рады…
— А в чем все-таки дело? — спросил Грачев. — Почему ты на всех набрасываешься, точно псих?
Тут, перебивая друг друга, мы объяснили Вовке, что тайны необыкновенной эскадры больше нет. Но Грачев, как и Лена, не разделил нашего возмущения. Напротив, он довольно потер руки и пропел:
— Будет буря, мы поспорим и посмотрим, кто сильней!
Потом начал убеждать нас, что эскадра в три корабля — не эскадра, а одно недоразумение, даже насмешка над флотом. Это, во-первых, а, во-вторых, в наше время нехорошо быть эгоистом.
Но мы-то знаем, какой Вовка не эгоист. Вычитает что-нибудь в книжке интересное по географии, истории или литературе и ни за что не расскажет ребятам на перемене, а на уроке тянет без конца свою длинную, как колодезный журавль, руку, сверлит глазами учителя. Для этого, наверное, и на первую парту пересел. Попросит его Фаина Ильинична или Надежда Петровна добавить, а он весь сияет, как медная бляха на поясе. Рассказывает он всегда интересные вещи, это уж нечего отрицать. И учителя его хвалят тоже правильно. Но должен же он когда-нибудь понять, что из-за него другим, чаще всего Генке или Мише Саблину, снижают оценку.