— Заткнись уже, — шепотом на выдохе. Обхватила его ногами и повела бёдрами. — Я тебя… Олег! — вскрикнула, почувствовав его внутри.
Он вошёл на всю длину и замер. Прижался лбом к моему лбу.
Это мгновение больше, чем единение. Больше, чем секс и даже больше, чем желание. Оно было абсолютной истиной. И истина заключалась в простом — я — его. По-хорошему ли или по-плохому — его.
— Я люблю тебя, — почти беззвучно.
Он подался назад и опять в меня. Смотрел и молча брал. Только дыхание его становилось всё тяжелее и тяжелее, а темнота глаз — абсолютной.
Доведённая до изнеможения короткой равной прелюдией, я знала, что долго не продержусь. Мне хватило поцелуев и слов. Всхлипнула, царапая его плечи, его спину. Обвила ещё крепче, скрестила лодыжки. Ему навстречу. К нему…
— Люблю тебя. Ты невыносимый… Ты… — выдох и стон. — Лю… люблю.
— Люблю, — хрипло, — двигаясь всё быстрее. — Веришь? — он опять замер. — Веришь?
— Верю, — простонала. Верила ли я ему? В его любовь, в этот день? Да. Но главное, я верила не только ему. Я верила в нас. — Верю, — снова шепот. — Верю, — его движение и мой выдох. К нему, сильнее. Только для него, только с ним.
Эта дрожь — только с ним, эти движения — с ним. Эти поцелуи. Эта жизнь — с ним. Иначе уже не получится. Только с ним.
Глава 21
Алина
Осторожно, стараясь не потревожить спящего Олега, я встала с постели. Словно воришка, на цыпочках, подошла к дивану и взяла скомканный гостиничный халат. Накинула на плечи.
Утро только занималось, небо на горизонте окрашивало розоватое, пока еще бледное солнце. Уснули мы только несколько часов назад, но даже несмотря на это, чувствовала я себя готовой к новому дню. Готовой встретить этот рассвет и всё, что последует за ним.
Обернулась, удостоверилась, что Олег не проснулся и, взяв сумочку, прошла в ванную комнату. Больше ждать я не могла — желание узнать содержание сложенного в несколько раз листа распирало меня изнутри. С детства я не любила тайны. Но судьба как будто смеялась, подкидывая мне их раз за разом. Что же…
Присела на край ванной, достала записку, но разворачивать не спешила. Провела подушечкой пальца по надписи и, вздохнув, все же раскрыла листок. Чувство было такое, что я открываю ящик Пандоры. Но это была тайна, которую я должна была узнать. Последняя тайна. По крайней мере, мне так казалось.
Первые строки заставили меня потрясенно выдохнуть. Крепче сжала лист.
«Здравствуй, Алина. Наверное, ты всё уже поняла, а если нет, то скажу: меня зовут Анна. Да, я — та самая Анна, жена Олега. Теперь уже бывшая жена. Он считает меня мертвой. Я прошу — пусть считает так и дальше. Только так мы оба можем наконец отпустить прошлое.
Мы оба сошли с ума. Заблудились в горе и не нашли в себе силы преодолеть смерть нашего ребенка вместе. Каждый по отдельности… как умел… Это нас навсегда развело. Но причины уже не так важны, как и всё, что было до. Меня больше нет. Я пишу тебе это, прекрасно отдавая себе отчет в том, что делаю. Я давно уже здраво воспринимаю окружающий мир, Алина. Но это тоже уже не имеет значения.
Ты очень похожа на меня. Я узнала правду еще несколько лет назад, однако не искала встречи с сестрой. Не искала, прежде всего потому, что, в сущности, нас ничего не связывает. Не связывало.
Правда… Наверное, её знаешь и ты. Не виню Олега за то, что полюбил тебя. Когда-то и я сама была такой: юной, прекрасной, жаждущей жизни. Теперь все, чего я желаю — спокойствия. Спокойствия всем нам. В последнюю нашу встречу с Олегом я поняла, что мне нужно отпустить его. Мы любили друг друга, но так давно, словно тысячу лет назад… И каждый предшествующий последней нашей с ним встрече визит я видела, как в его взгляде угасает любовь ко мне. Не ты виновата в том, что случилось. Не ты виновата в том, что мы не сумели пронести наши чувства через всю жизнь и пройти через потерю. Рано или поздно всё бы именно так и закончилось — расставанием. Наверное, я должна даже поблагодарить тебя за то, что случилось это раньше, чем могло бы. В тот последний раз я поняла — Олег больше не мой. И я его отпускаю. И прощаю. Надеюсь, что и он когда-нибудь меня простит. За то, что не смогла, за то, что оказалась слабой. За то, что позволила разуму взять верх и выпустила последнюю ниточку — отпустила нашего сына…»
На лист упала слеза. Большой мокрой кляксой она легла поверх нескольких букв, и я отвела взгляд, не в силах продолжить дальше. Глаза заволокло пеленой, горло сдавило так сильно, что стало трудно дышать.