– То, что ты решил все один. – А еще я не собираюсь жить рядом со свинарником – в прямом смысле слова.
– А почему бы нет? Вайолет была моим другом. Я заботился о ней каждый день. – Он забирает у меня чехол для гитары, открывает и показывает сломанные петли и бархатную обивку всю в пятнах, будто говоря: «Видишь?» Еще и выражение такое самоуверенное. – А ты? Ты чужой человек. Свалилась как снег на голову. Без обид, но я не думаю, что ДНК дает тебе право старшинства. – Он считает меня беспринципной вертихвосткой. Дочерью Джули Пэрриш, до мозга костей.
– Я знаю, что и как можно улучшить в «Падающих звездах», – прагматично заключает Уэсли. – И предлагал нововведения с самого первого дня работы.
– Если бы Вайолет твои предложения нравились, она бы на них согласилась, – возражаю я. – Половину этого места оставили мне. И клянусь, если ты выбросишь еще хоть что-нибудь из моей законной собственности без моего одобрения, я подам в суд, – непреклонно заявляю я, мысленно добавляя: «Пожалуйста, не раскрывай мой блеф. У меня нет денег на адвоката».
От моих слов он замирает на полпути.
– Я просто выбрасываю мусор. Обычный мусор, ничего такого, что можно было бы спасти. Разве это не очевидное решение?
В его словах есть смысл. Как это отвратительно, что в них есть смысл!
– А как насчет желаний Вайолет? Каждую мелочь, она сказала. Очень тщательно, так и написала.
Он медленно выдыхает через нос, уже в изрядном раздражении. И оно заразно.
– Это же не всерьез. Ночь фильмов? Готовить кексы? Это не желания, а попытки вмешиваться в реальность из загробной жизни.
– Пончики, – поправляю я. – И в случае неисполнения – тысячелетнее проклятие. Как по мне, звучит достаточно серьезно.
– Это потому что ты ее не знала.
Мои скрещенные руки и устрашающе нахмуренные брови не производят никакого впечатления, и в мусорку летит картонная коробка с книгами без обложек. Меня просто игнорируют.
– Их можно было сдать на переработку.
– Я заплатил мусорной компании, чтобы они все рассортировали. Входит в услуги премиум-пакета.
Звучит так, как будто он только что все выдумал. И еще как сарказм. Он просто говорит то, что, по его мнению, заставит меня замолчать.
Какое облегчение, что больше не нужно чувствовать себя виноватой из-за собственного вторжения, из-за того, что заняла комнату в его доме. Он просто ждал, пока бабушка умрет, чтобы воплотить свой замысел.
Решаю заняться делом и начинаю старательно проверять праздничные украшения газонов. Во всяком случае, для вида. А на самом деле краем глаза наблюдаю, как напрягаются мускулы на руках Уэсли, когда он поднимает тяжелые коробки, и как натягивается темно-зеленая рубашка на широких плечах и спине. От долгой работы на солнце у него загорелая, покрытая веснушками кожа, поэтому, когда на лбу и переносице собираются капельки пота, он весь сияет, точно в золотой пыли.
Когда мне становится жарко и я потею, у меня волосы одновременно выбиваются из хвоста и прилипают к лицу, которое цветом начинает напоминать знак «Стоп». Когда я краснею или перегреваюсь, очаровательного румянца на щечках ждать не стоит: все лицо вызывает тревогу. Виной всему тот факт, что я родилась рыжей, – дежурный ответ, когда кто-либо указывает на земляничные прядки в моих светло-каштановых волосах.
Лениво размышляю, родился ли Уэсли русым, или он из тех, у кого в детстве были снежно-белые волосики. Сама идея, что он когда-то был ребенком, смехотворна. Выглядит он так, будто уже родился со щетиной и сразу же сделал выговор медсестрам. Готова спорить, он отказался носить ползунки как унижающие его достоинство.
То, как хорошо я знаю его внешность, вызывает лишь негодование – ведь эта обертка совсем не вяжется с грубостью внутри. Мне знаком каждый сантиметр его лица – и спасибо, что моя бестолковая запутавшаяся голова не полезла искать его поиском по картинке в «Гугле».
В физическом плане я очень бегло говорю по-уэсликелеровски. А в духовном он – таинственный незнакомец. Загадка. К такому лицу должна прилагаться дерзкая усмешка и дразнящие искорки в веселых глазах. В игре «На ком это смотрится лучше» Джек выигрывает, а ведь он даже не существует.
Уэсли запускает руку в волосы, взъерошив и так не особо аккуратно лежавшие волны, и как-то странно смотрит в мою сторону, а потом снова отворачивается. Я еще немного наблюдаю за ним, стараясь все же не попасться, но теперь его внимание целиком переключилось на задание. Никаких тебе «доброе утро», ни «как ты спала» или «откуда ты» – никакого интереса ко мне как к человеку, никакой непринужденной беседы между соседями по дому. Даже «будь здорова» не скажет, когда я чихаю. Грубость нового уровня.