Это было раньше, когда Веронику еще считали звездой в театре.
О-о-о-о, почему она заставляла его ходить туда? Он ничего не говорил. Просто смотрел на нее. Мысленно произнося: «О-о-о-о». Но ничего не говорил вслух. Просто шел за ней. Туда. Это бывало после полудня, когда церковные колокола давно отзвонили, и он думал: «Зачем» и «О-о-о-о». И еще он размышлял о слове «театр». Почему он называется «те-а-тр»? Почему не «тетратер» или «тратата-тер». Они шли. Туда. Она — впереди, он — за ней, три шага позади прозрачных чулок. Вероника в прозрачных чулках — впереди, Симон со своим «о-о-о-о» про себя — позади. Они шли по Маркусгатен, через площадь, мимо кафе, откуда пахло свежими булочками и кислым кофе, через переулок с подозрительными заведениями, где он всегда почему-то вспоминал, как Супер-Дуде бежал из тюрьмы в книжке «Супер-Дуде и Татуированный Лоб», мимо старика с сигаретой в окошке, который говорил: «Доброе утречко», хотя уже давно был день. В последний раз заворачивали за угол, за «трататерный» угол, и поднимались в «трата-театр». Симон сидел на полу в гримерной и играл в лудо сам с собой. Это было до чертиков скучно, ведь игра подвигалась жутко медленно. Он поглядывал на лицо Вероники, которая больше не походила на саму себя. Потом она поворачивалась к нему и говорила, что пора идти в зал, потому что генеральная репетиция вот-вот начнется, а Симон отвечал: «Можно, я закончу игру?». Но тут тон маминого голоса резко менялся.
Он сидел в третьем ряду на седьмом месте. Всегда на этом месте. В третьем ряду. Сиденья — большие, красные. Ему нравилось утопать в них. Симон пытался упираться коленями в спинку кресла впереди него, как делали режиссер и сценограф, но он был слишком мал. Тетя Элена говорила, что скоро ноги у него будут длиннее маминых. Но он не хотел, чтобы на ногах у него были такие же прозрачные чулки. Он то и дело открывал глаза и смотрел на нее. Грим и костюмы — одно надувательство. Она лишь притворялась, что ее зовут Гертруда. На самом деле ее зовут Вероника, и то, что она говорила со сцены, — просто кто-то придумал. Это знали все. Но что театр — одна надуваловка, что в нем нет ничего настоящего, другие не догадывались. Никто этого не понимал. Это знал только Симон. Остальные не замечали, что Вероника подменяла реплики своими собственными словами. Она заменяла слова, составляла новые предложения с другим значением, и все получалось по-другому. Симон сидел и смотрел на ее рот. Ему было противно смотреть на ее размалеванное лицо и думать о том, что она рассказывает на публике свои секреты. Поэтому он закрывал глаза. И только слушал ее голос:
Он отвел глаза от белого пятна на потолке, но продолжал лежать и думать об историях, которые рассказал самому себе. Уверен ли он в том, что ничего не напутал? Могла вкрасться какая-нибудь маленькая ошибочка, но ведь из-за маленькой ошибки изменится все, весь смысл. Точно так же со Вселенной. Если ты ошибся, определяя одну точку на небе, можешь забыть всю Солнечную систему. Это говорила Сара.
Только теперь он заметил, что дрожит от холода, и поднял с пола одеяло. Укрылся, но одеяло было холодное.
Он залез под душ, долго грелся под горячими струями. Закрыл глаза и круговыми движениями намылил лицо. Когда он стоял под душем, на весь дом зазвонил звонок. Каждое утро он просыпался до звонка и никогда не опаздывал к завтраку. Симон решил выполнять все правила в Сандму и больше не делать ошибок. Если он не будет нарушать правил, то скоро ему позволят выходить в город.
Он вошел в столовую. За столом под большим абажуром сидели три девочки. Он не помнил, как их зовут. Симон сел за соседний стол. Они весело болтали и смеялись. Было семь часов двадцать четыре минуты. Через шесть минут пришла хозяйка со столиком на колесах. Йогурт. Фрукты. Он посмотрел в окно. В стекла струился яркий свет. Весь двор был покрыт искрящимся снегом. Он вспомнил сон. Вода. Тень. Автомобиль. Полицейский и Сара. Ее лицо. Полицейский снял руку с ее плеча. Она обернулась и взглянула на него.
Симон встал, и три девочки повернули головы и посмотрели на него. Он постоял, не шевелясь. Одна из девочек захихикала. Он отвернулся и вышел из столовой. В коридоре он остановился, посмотрел налево и направо. Дверь в комнату вахтера была открыта. Он медленно подошел к двери. У порога Симон задержался и взглянул на телефон на письменном столе рядом с тетрадкой в красной обложке, в которой караульный отмечал крестиком, кто входил и уходил. Он подошел к аппарату, поднял трубку и приложил ее к уху. Он должен набрать номер из шести цифр: 173527. Он думал о ее лице, о лице мамы, представлял себе ее губы, произносящие слова «Кто это?». Но тут же положил трубку на рычаг. Ведь нужен код. Когда звонишь из одной страны в другую, нужно набрать код. Симон это знал, потому что однажды Элена звонила родственнице в Германию и сначала набрала код 49. Но он не знал код Одера. Он стоял и смотрел на телефон, и тут зазвонил звонок, созывающий на завтрак, он повернулся и быстро пошел назад.