Луиза сказала, что самоистязатели — члены общества «Новое тело».
— Их много. Это общество запрещено, но они на это плюют. Их несколько тысяч.
— А кто запретил?
— Закон.
— Почему их запретили?
— Они хотят все разрушать.
— Все?
— Экраны, плакаты — все.
— Я тебе не верю.
— А это правда, балбес.
— Ну и дура же ты, если веришь этому.
— Сам дурак.
— Это враки.
— Разве ты не слышал об этом по радио? Каждый раз, когда где-нибудь упадет экран, разграбят или подожгут киностудию, говорят, что это дело рук организации «Новое тело». Они разрушители. Им нравится все крушить.
И когда какой-нибудь слабак бросается под машину, этим он доказывает свою любовь к организации.
— Все это враки и чушь собачья.
— Я стал настоящим завиралой, — хвастался Тобиас.
Он рассказывал сам себе о том, как ему удавалось обманывать Луси, Эву и Филиппа, заставляя их верить невероятным историям из своей жизни. Он придумывал истории о своей матери и друзьях, о жестоком отце, запиравшем его в шкаф, который, к счастью, погиб, сгорел на грузовом судне к северу от Кубы. О своей любимой младшей сестренке Кларатине, страдающей эпилепсией и видевшей в темноте ангелов. А однажды он рассказал Эве — ее в семье Йонсен было легче всего обмануть — историю о своем дяде, вообразившем, будто он — бог, и создавшем на Аляске огромную церковную общину.
Ему часто снился один и тот же сон. Но каждый раз, когда он просыпался в поту, дрожа всем телом, обшаривая взглядом комнату, то тут же забывал все, что ему приснилось. Он взглянул на будильник: 04.56. Сбросил одеяло, вытер пот с живота. В темноте он видел неясные контуры своего члена. Он был мокрый и дрожащий. Симон положил на него руку, чтобы заставить съежиться. Расслабиться. Но член подергивался у него под пальцами. Симон поднял голову и уставился на него. Пенис дрожал и рос. Симон вздохнул, сжал и стал покачивать его из стороны в сторону, вверх и вниз. Он целый день был бледный, теперь порозовел, светился в темноте, потом изменился — покраснел, напрягся и извивался в руке. Он заставлял руку двигаться вперед и назад, вверх и вниз. Симону не хотелось глядеть на эту штуку, но он не мог отвести глаз, смотрел и думал о цвете — розовый, красный, о том, как пенис меняется, растет между указательным и средним пальцем, взрывается и обдает живот фонтаном кефира. Тобиас почувствовал запах водорослей и продолжал рассматривать обмякший предмет у него между пальцами. Откуда-то издалека доносился мерный шум волн.
Дорогой херр Сара Бивур!
Я уже так долго живу в этой семье, что все привыкли считать меня ее членом. Два дня назад мы с Эвой поехали в торговый центр покупать мне одежду. В одном магазине Эва встретила свою знакомую, которую не видела много лет. Они весело засмеялись и обнялись. Я покраснел.
— Это твой сын? — спросила дама и показала на меня пальцем.
Эва кивнула.
— Он — вылитая ты, — прошептала дама и улыбнулась, так широко открыв рот, что я увидел ее слюну.
Вроде бы я всех их интересую. Любопытно, что всем от меня надо? Иногда хочется крикнуть, чтобы они оставили меня в покое. Но не могу себе этого позволить.
Одно только хорошо: Филипп разрешает мне фотографировать. Раз я хочу найти Петера Фема, надо научиться фотографировать.
Это понятно.
Я начал ходить в школу.
Все говорят, что эта школа дерьмовая. Первой мне это сказала Луси, школа, мол, дешевая, а учителя суперидиоты. В школе все говорят то же самое. Здесь полно дерьма: классы дерьмовые, компьютеры дерьмовые и учителя дерьмовые.
Моего учителя зовут Риебер. Это болтливый толстяк с бледным, как у покойника, фейсом. Он вечно ходит в старом костюме, который лопается по швам. Риебер носит в кармане книгу Гамсуна «Пан». Волосы у него белые как мел, они торчат кустом на длинном черепе. Говорит он очень тихо, спокооооойно и никогда не повышает голоса. Он, поди, думает, что ученики становятся внимательнее, когда им приходится напрягать слух. Если ему что-то не понравится, он начинает размахивать жирными руками. Его стул, нет, голубое кресло стоит посреди класса. Когда Риебер усаживает в него свою здоровенную задницу, в воздух поднимается облако пыли. А он сидит себе, лыбится, глядя на нас, и спрашивает, все ли у нас хорошооооо.
Компьютеров в школе мало, а шлемов почти вовсе нет. Ученики издеваются над Риебером. Иногда Юнатан или Т. С. помогают ему вести занятие, стараясь сделать так, чтобы он ошибся, и, если им это удается, скалят зубы от удовольствия. Риебер любит старую литературу, старые картины, старые дома и все старое. Но в классе только немногим нравится старина. На уроках присутствует мало учеников. Многие сидят дома — учатся по заочной программе и приходят на собеседование раз в неделю. Ри-ебер на это соглашается, но Филипп и Эва считают, что мы должны ходить в школу каждый день, потому что заочная программа укорочена. Любимые предметы у нас — физкультура и практика. На практических занятиях мы ходим на разные предприятия или в тюрьму. Мы разговаривали с заключенным в синей робе. Он сказал, что только идиоты торгуют наркотиками. Но Т. С. добавил, что наркотиками теперь никто не интересуется, кислородная программа — куда лучше. Заключенный согласился, что кислородная программа — дело отличное, и Риебер одобрительно закивал.