После ужина мы смотрели телевизор. Одна программа шла на украинском языке.
Однажды наша воспитательница спросила:
— Вы слышали нехорошие анекдоты про Ленина?
Мы удивились:
— Нет. А разве такие есть?
— Не слышали и хорошо, — ответила воспитательница.
В школе мне пришлось несколько раз подраться, чтобы меня не задирали. Сильная драка была с пареньком из Красноярска. После этого он меня зауважал.
На море мы не купались — было еще холодно, апрель-май — вода не прогрелась.
Иногда я убегал на море один, ходил босиком по камням (сам себя лечил от плоскостопия, как мама научила), собирал ракушки, однажды — к своему ужасу! — набрел на мертвого дельфина.
Учили в школе спокойно, без надрыва. Лучше, чем в Москве. И спрашивали не так строго. Оценки за четверть я получил очень хорошие. Не было ни одной тройки.
Школа стояла на самом берегу моря. Глядя в окошко во время уроков, я постоянно видел, как частыми синхронными нырками плыли по морю дельфины.
Проживая в Крыму, я активно тренировал свою волю. Когда я увидел, что мои сверстники, местные аборигены, свободно прыгают головой вниз с пирса в море, я удивился их смелости и решил стать на них похожим. Сделать это было непросто. Однако я переломил себя и вскорости отчаянно нырял в соленую воду с трехметрового пирса. Но, как выяснилось потом, свою волю я так и не закалил.
Я любил также прыгать в огромную, страшную, пугающую пляжников волну. Она крутила, переворачивала меня в своей стихии, как стиральная машина — белье. И выбрасывала на берег. Обессиленный, но почему-то страшно счастливый, я лежал на песке.
Такое у меня было развлечение, которое вводило меня в состояние безумно-сильной экзальтации, непонятного восторга.
Там, в интернате, мой соученик Саша Каломийцев из Томска прочитал на одном школьном «капустнике» стихотворение «Вересковый мед». Я был потрясен. Это было фактически мое первое соприкосновение со взрослой поэзией — если не считать стихов Маршака…
По возвращении в Москву я опять стал учиться в нашей школе, возобновил тренировки по футболу и продолжил играть в ансамбле баянистов-аккордеонистов.
В Москве я учился хорошо по гуманитарным дисциплинам — истории, литературе… Математику всегда списывал. Ничего в ней не понимал. И сейчас особенно не понимаю.
В четырнадцать лет я впервые увидел обнаженную женщину — случайно в раздевалке, на кусковском пляже, подсмотрел в щелку и обомлел… Меня всего перевернуло. Я, как Маугли, не понимал, что со мной происходит. Неужели я когда-то смогу обладать женским телом? — эта мысль меня не покидала.
Чтобы отвлечься от нахлынувшего полового влечения, я тренировался с утра до ночи, все время играл в футбол.
Детство и отрочество, как все хорошее, пролетело быстро.
В семнадцать лет я сильно влюбился — в сестру Сережки Грушина, Лариску. Она мне, увы, отказала во взаимности.
Я не знал, что делать. Как это пережить? Как жить без нее? Я решил: «Уеду куда-нибудь. Заработаю много денег, сделаю пластическую операцию, стану красивым. Вернусь — она меня полюбит».
Кое-как объяснился с перепуганными родителями, друзьями, удивленным тренером Валерием Павловичем и Еленой Пинхусовной. И вправду — уехал. Куда глаза глядят. Очутился в губернском городке Кубиково.
Стал искать работу — меня отовсюду гнали.
На последние деньги я снял комнату в общежитии местного педагогического института. Оказалось, что еще не поздно поступить в институт. И я поступил в этот же педагогический на факультет русского языка и литературы. Конкурса не было.
Я стал жить в общежитии в одной комнате с двумя парнями из районного города Кубиковска (это пятнадцать километров от Кубикова) — Серегой Барашниковым и Славкой Власиковым, они тоже учились на филфаке. Чтобы не растекаться мыслью по древу, можно охарактеризовать жизнь в общаге несколькими словами: постоянный голод, драки, зубрежка стихов русских и советских поэтов.
Как правило, в драках я одерживал верх над великовозрастными соучениками, однако однажды меня так сильно избили, что я не мог прийти в себя недели две. Странно, что я вообще тогда остался жив.
Стипендия составляла сорок рублей, еще родители подкидывали мне деньжат, но все равно не хватало.
Ел я в студенческой столовой и в городской столовой № 13. Сокурсники оказались людьми пьющими, приходилось как-то увиливать от тотального пьянства, царившего в общаге.
Разврат в общаге царил неимоверный. Студенты снимали девчонок из баров, ресторанов. Проституции как таковой не было. За плотские утехи в милые, оплеванные глупыми злобными людьми брежневские годы, не платили.