Дмитрий Тарабанов
Застрять в лифте
Безопасность – враг романтики.
Нет, не понять это двум десяткам пассажиров, которые, точно у окна колеса обозрения, сгрудились в плексигласовой лоджии. Стеснились, образовали затор… Предоставили укрощенной бездне возможность поглядеть на свои унылые лица – через мутное стекло с густой сеткой нитей жесткости. Пристально так поглядеть. Усомниться. Неужели эти люди строили космический лифт, десятилетиями ломали голову над тем, как приручить центробежную силу и заарканить ее веревкой, сплетенной из углеродных волокон? Боролись с гравитацией и рвали слоеную ткань атмосферы, отстаивая право на космос?
Мальчик лет десяти, опустившись на корточки, ладонью смахивал пыль с прохладного стекла. Топтался на месте, по-гусиному переваливаясь, скучающе смотрел на голубенький шарик планеты. Шарик не вертелся, не укрывался фонтанами взрывов, как в послеобеденных японских мультфильмах, потому не представлял интереса. Так же, не вставая, мальчик лавировал между ног взрослых – к выходу из лоджии.
Дядя, о коленку которого он больно стукнулся лбом, удара не заметил – он уже две минуты наблюдал, как стекло под ногами с хрустом пронзают трещины. Берущие начало прямо у его пят, трещины разбегались в стороны угловатыми изломами, словно морозное кружево, доплетаемое невидимыми пауками во все стороны одновременно… Галлюцинация Не больше чем очередная галлюцинация – такие случаются с дядей повсеместно. Но чем выше лифт поднимался, тем сильнее и опаснее становились видения. Дяде было страшно. Он не мог отказаться от поездки ни под каким предлогом. И он ни за что не сумеет отличить воображаемую катастрофу от взаправдашней, если таковая вдруг произойдет.
Чтобы успокоиться, он глянул в видоискатель соседской камеры. Никаких трещин – только аварийно-красные кроссовки на фоне размытого звездного неба. Дородный мужчина, разместивший цифровую "мыльницу" на округлом, внушительных размеров пузе, фотографировал… собственные ноги! Он, конечно, мог лечь на пол и, вытянув руку, поймать в кадр все свои три подбородка, но в этом случае он затмил бы не только Землю, а и весь чудесный вид. На флэшке фотоаппарата – уже сто сорок пар кроссовок, все в необычном ракурсе, и, если не сядут аккумуляторы, можно сделать еще сто сорок. Двести восемьдесят пар – неоспоримое доказательство того, что фотограф "катался" в космос. Друзья по работе удавятся от зависти!
А космос – та самая бездна, тридцать тысяч километров которой пролегли между Землей и Четвертой пересадочной станцией лифта (полым тором из керамики, стали и пластика), – только и делал, что оценивающе смотрел на соблюдающих правила ТБ людей.
Поглядывал на них и я.
Пока не услышал шорох нейлоновой ткани. И вопрос:
– А почему вы не смотрите?
Спрашивала не очаровательная красотка, не розовощекая нимфетка и уже далеко не пышущая зрелой красотой мадам. Голос выдавал: суховатый, задорный. Голос пожилой женщины, каким хорошо читать сказки засыпающим внукам – или произносить разоблачающий гениального преступника монолог.
– Я присяду? – попросила мисс Марпл.
– Конечно! – я указал на откидное сидение подле. Седоволосая женщина, даже внешне похожая на тот образ, который перекочевал в память из детективных романов Агаты Кристи, осторожно присела, сложив руки на коленях.
– Почему вы не смотрите? – повторила она вопрос.
– Не интересно так, – я пожал плечами.
– Да? А как же интересно?
Я вздохнул.
– Интересно надеть скафандр, шлем покрепче, выкарабкаться на крышу.
– О! Я уже однажды так сделала…
– Поднялись на кабинку космического лифта?
– Если бы, – она улыбнулась. – На сосну… Высокую, правда, метров пятнадцать. Я тогда маленькой была, лет семь, не больше, потому мне ума хватило. Я жила с родителями возле Байконура, бредила космосом. Однажды, когда папа был серьезно занят своим ЖРТ, я вскарабкалась на верхушку дерева, расставила руки на манер стабилизаторов. И стартовала.
– В смысле? Сиганули с самой верхушки? – ошеломленно переспросил я.
Она кивнула. А я отчетливо представил, как без таких редких ныне команд "Продувка… протяжка…", но с визгом упоения девчушка взмывает в воздух, как разгибается с уханьем ветка, разбрасывая хвою, а девочка уже по-другому визжит, понимая, что летит не в ту сторону и первой космической не достигнет…
– Двадцать один перелом, сотрясение мозга. Чудом выжила. Лежа на носилках в машине "скорой помощи", косилась на трубочки капельниц и думала: вот сейчас заправлюсь, отправлюсь в док на ремонт, а в следующий раз стартую по-настоящему, – она вздохнула. – Вроде бы прихоть, глупость… Из пушки по комарам и все такое… Но даже спустя шестьдесят лет желание попасть в космос меня не оставило.
– Поэтому вы и отправились в этот рейс? Не на экскурсию, не по коммерческим делам, не на Лунную колонию? Чтобы осуществить детскую мечту?
Она снова кивнула, и мы синхронно посмотрели на толкающихся в лоджии людей. Ракетная космонавтика умерла. Ее светлую память втаптывали в пыль те, кто никогда бы не поднялся в небо на суденышке не надежней стиральной машины и уж точно никогда бы не расшифровал архаическую аббревиатуру "ЖРТ", способного в любой момент суденышко подорвать.
– Дети и внуки собрали на билет, – с признательностью в голосе сказала она. Потом, словно вспомнив, что и у меня есть какое-то прошлое, спросила:
– А вы здесь зачем?
Я не должен был отвечать. Слишком многое стояло на карте. Слишком много сил было потрачено, чтобы сорвать все парой-тройкой неосторожных реплик.
Но я ответил.
Прямо напротив лоджии было окно. Узкое, словно бойница блиндажа. Забранное плексигласом и безопасной мономолекулярной сеткой. В него никто не смотрел. Подумаешь, окошко.
Заглянув в него, можно было увидеть ленту двадцатисантиметровой ширины, площе бумажного листа и в сотни раз прочнее стали. Этот цельный углеродный жгут, растянувшийся на шестьдесят пять тысяч километров, удерживал космический лифт над Землей, не позволяя ему упасть или взмыть ввысь.
– После школы мы с друзьями любили подняться на последний этаж двадцатиэтажного дома, самого высокого в нашем районе. И с высоты поплевать на людей.
– Ага, ваша история тоже началась в детстве… – умолчав о втором сходстве, заметила Ольга Матвеевна.
– Нас было трое: я, Коля и Андрей. Коля был отличным компьютерщиком, Андрей – два года как просек принцип "денежной пирамиды" и постоянно угощал нас булочками в буфете, а я неплохо ладил с техникой и постоянно что-то бесполезное мастерил. Вместе мы никак скооперироваться не могли, только, не поделив руководство, драться начинали. Поэтому занимали себя тем, что по часу, а то и по два кряду плевали с балкона.
– А чей это был балкон?
– Ничей. Он прямо с лестничной площадки выходил – такая там была планировка. Это был новый, недавно построенный дом, и жили в нем на редкость состоятельные люди. Подъезд закрывался на дверь с цифровым кодовым замком, Коля устройство быстренько обработал. В безветренную погоду плевать сверху было одно удовольствие. Чем больше слюны в плевке – тем точнее летит. Плюнешь – и спрячешься. Потом посмотришь в зеркальце, ушел снаряд в "молоко" или попал в цель. Опять высунешься. В большинстве случаев плевки рассеивались на полпути, прямо над головами прохожих. Дорогущему блестящему "Лексусу", стоявшему прямо под балконами, доставалось больше всего. Когда его владелец понял, откуда берется мутный зернистый налет на только пригнанной из мойки машине, он не на шутку разозлился. Этот подтянутый, усатый, неимоверно лютый интель гонял нас по этажам и грозился засадить в колонию каждого. Но так ни разу и не поймал. Он на лифте вверх – мы по лестнице вниз. Он по лестнице вниз, мы на лифте – вверх. Так мы и боролись за свою наплевательскую привилегию.
Ольга Матвеевна улыбалась, явно не понимая, какое отношение эта история имеет к цели моего путешествия.
– И вот однажды я подошел к этому домине, набрал код, открыл дверь. Ребята козыряли мне сверху, мол, быстрее давай… Но поплевать сегодня мне было не суждено. Застучали по ступенькам кроссовки, и следом за мной на площадку взбежала девочка. Так я познакомился с Павлой.
– Чудесное имя, – признала Ольга Матвеевна.