Я очень любила Софью Васильевну, и в этом я не исключение. Думаю, что многие из тех, кому выпало счастье близко общаться с Софьей Васильевной, были глубоко и искренне к ней привязаны. За ясный ум, за доброту, за юмор и человеческое обаяние. И просто так - ни за что. Но есть у меня и свой, почти интимный, критерий, и, возможно, моя любовь к ней, помимо всего, в какой-то мере была ответом на то, что она относилась ко мне как ко мне, а не как к жене Андрея Дмитриевича Сахарова и уж точно не как к жене а-к-а-д-е-м-и-к-а. И к академику она тоже относилась как к человеку. Никакого придыхания или культа исключительности. И как же бесконечно и навсегда я ей благодарна за это.
Сахаров не увидел своей книги "Воспоминания". Он ушел из жизни за полгода до того, как она пришла к читателям. Не увидела книгу, одна глава которой почти полностью посвящена ей, и Софья Васильевна. Это не его воспоминания о ней, а рассказ о совместной работе, о той неоценимой помощи, которую Софья Васильевна оказывала Андрею Дмитриевичу на протяжении многих лет.
Д.Каминская
Солдат правосудия
Именно так - солдатами правосудия - называли адвокатов в Древнем Риме, где профессия адвоката была почетна, где само понятие адвоката включало в себя обязанность быть борцом за право, справедливость и законность.
В талант Софьи Васильевны Каллистратовой я влюбилась сразу и сохранила эту влюбленность на все долгие годы нашей совместной с ней работы.
Речи Софьи Васильевны мне нравились всегда. Особенно ценила я безупречную, "мужскую" логику в ее аргументации и сдержанную страстность в манере изложения. Любила ее чуть хриплый, "прокуренный" голос, так богатый оттенками.
Мне кажется, Софья Васильевна - один из тех адвокатов, кто никогда не произнес неинтересной речи. В самом, казалось бы, безнадежном деле, с самой незанимательной фабулой она умела найти оригинальное решение, неизменно высоконравственную и неизменно аргументированную позицию.
Среди адвокатов Московской коллегии Софья Васильевна занимала особое место. Широкая образованность, удивительная убедительность и стройность логического мышления, блестящий ораторский талант выдвинули ее на одно из первых мест среди адвокатов.
Мне много раз доводилось вместе с Каллистратовой участвовать в судебных процессах. Это были очень разные дела. Иногда очень сложные и запутанные. В таких делах с особенной яркостью проявлялся аналитический склад ее ума. Но доводилось мне слушать и речи, которые она произносила в защиту людей, действительно совершивших преступление, чья вина безусловно была доказана. И в таких делах выступления Софьи Васильевны были всегда пронизаны чувством искреннего сострадания, заботой о судьбе подзащитного. Профессиональный опыт не породил у нее ту привычку к чужим страданиям, которая часто делает адвоката равнодушным профессионалом. Вообще слово "равнодушие" к Софье Васильевне неприменимо. Ее адвокатская деятельность всегда была страстной борьбой за подлинное правосудие, за справедливый и гуманный приговор.
В своей профессиональной работе Софья Васильевна не знала компромиссов. Никакие конъюнктурные соображения, как и соображения собственной безопасности, не могли заставить изменить органически свойственную ей принципиальность в позиции защиты.
В стране, где нарушение закона в те годы было почти нормой, где уважение к закону требовалось только от рядовых граждан, где власть никогда не считала себя этим законом связанной, позиция адвоката, требовавшего в каждом деле и применительно к любому человеку точного соблюдения закона, перерастает рамки чисто правовой практики и приобретает политический характер. Вот почему я считаю, что политическим защитником Софья Васильевна была всегда. Она была всегда борцом за права человека.
Но особенно ярко гражданское мужество и профессиональное мастерство Каллистратовой проявились в политических процессах 60-70-х гг. Основываясь на анализе советских законов и материалах конкретного дела, Софья Васильевна отстаивала в судах право каждого человека на свободное выражение своих собственных мнений, право на участие в свободных демонстрациях, право на свободу совести.
Она была одним из первых (если не первым) адвокатом, участвовавшим в политических процессах тех лет, который с полной категоричностью утверждал в суде, что право на демонстрацию гарантировано конституцией и потому участие в демонстрации, даже не одобряемой властями, не является уголовным преступлением. Именно тогда в защитительной речи Софьи Каллистратовой в политическом процессе прозвучали слова "Прошу оправдать".
Сейчас, может быть, более, чем когда бы то ни было, общество нуждается в людях высокой нравственности, принципиальности и мужества. А именно таким человеком была Софья Васильевна.
1991, март, США
М.Каплан
Учитель
1960 год. Кунцево, тогда еще Московской области. Около железнодорожной станции в маленьком домике нарсуд и там же юридическая консультация. Как долго я добивалась приема в коллегию адвокатов и, наконец, попала. Не таким мне виделось место моей работы, ну да все равно, счастлива была бесконечно. Встретили меня не очень доброжелательно, никто не хотел возиться со мной, учить меня, тратить на это свое время. Стала сама, как могла, работать. Был там один древний старичок. Учить и помогать в работе он уже не мог, но поведал он мне тогда о многом, за что благодарна ему и по сей день. Вот от него-то я и услышала об адвокате Каллистратовой.
Юридическая консультация, где она работала, находилась неподалеку, в Рабочем поселке, на следующей железнодорожной станции, и слыла Софья Васильевна самым лучшим адвокатом. А вскоре мне довелось видеть ее в суде, в Кунцево, где слушалось уголовное дело. Ее речь, предельно логически последовательная и столь же аргументированная, поразила меня. Тогда у меня сложилось впечатление, что иначе, чем утверждала Софья Васильевна, быть не могло и не может, что наказать можно и должно только так и ничуть не строже, чем она просит. Сейчас не помню, каким был приговор, но это впечатление подтверждалось потом все годы нашего общения.
Выходила я тогда из суда (она меня, наверное, и не видела) пораженная и в то же время расстроенная, считая, что мне такое не дано. Я робела перед ней, какое-либо общение с ней казалось невозможным. Не потому, что она выглядела недоступной, нет, она была очень простой, а потому, что страх перед умным человеком, который может разглядеть твою неграмотность, сковывал меня. И уж никак не могла я вообразить, что пройдет немного времени, и Софья Васильевна заметит меня и станет моим учителем, будет посвящать меня в тайны адвокатского искусства и мастерства. Но если последнему научить можно (и то при огромном желании обучающегося), то первое дается от Бога. Так и говорили про Софью Васильевну - "адвокат от Бога".
Вскоре мы обе оказались в одной консультации: Кунцево, Рабочий поселок влились в Киевский район Москвы. Какое-то время мы продолжали работать в разных помещениях, но часто встречались в главном <...> где в двух не очень больших комнатах собиралось около сорока адвокатов. Там-то на одном производственном совещании меня ругали за какой-то неправильно данный совет (тогда каждый вопрос к адвокату и каждый его ответ обязательно фиксировались). Я отчаянно оборонялась. Не знаю, почему за меня вступилась Софья Васильевна, - и все кончилось благополучно. А еще через некоторое время Софью Васильевну и меня перевели на Большую Молчановку, и она взяла меня под свое крыло. Вот тут-то началась моя настоящая учеба. Она брала меня с собой на все процессы, в которых участвовала, давала читать свои жалобы, ходатайства, не ленилась читать мои писания, обсуждала со мной мои дела. Но главное было в общении, в разговорах.
Вспоминаю, как мы засиживались допоздна в консультации, принося из "Праги" какую-нибудь еду и вскипятив чай. А бывало, что Софья Васильевна приглашала нас, молодых, к себе домой, на улицу Воровского, где мы тоже пили чай и говорили о литературе, искусстве, жизни. Мне кажется, что ее любимым художником был Модильяни, а может быть, это было увлечение того периода... А любимых поэтов у нее было множество: Ахматова, Цветаева, Гумилев и много-много других столь же известных и вовсе неизвестных. Вот тогда-то Софья Васильевна помогла мне достать машинописный четырехтомничек Гумилева, который я храню и сейчас. <...>