Чтобы не быть голословной, сошлюсь хотя бы на примеры из собственной практики 1967 г. Мое первое дело - по ст. 190-3 УК РСФСР (активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок). Судили рабочего Хаустова за участие в митинге в защиту арестованных Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой.
В перерыве перед моей защитительной речью секретарь суда вызывает меня в совещательную комнату. Там судья, прокурор и некто "в штатском". Судья меня спрашивает, что я собираюсь говорить в защитительной речи. Я отвечаю: "Это вы услышите через десять минут". "Штатский" замечает, что лучше договориться об этом сейчас. Разумеется, я "договариваться" отказываюсь. В защитительной речи я обоснованно доказываю отсутствие в действиях Хаустова состава преступления и прошу об оправдательном приговоре. Приговор - три года лишения свободы.
21 августа 1968 г., как известно, были введены в Чехословакию советские войска и войска некоторых стран Варшавского договора. Событие это взволновало общественность не только в нашей стране, но и во всем мире. 25 августа небольшая группа московских правозащитников <...> вышла к Лобному месту на Красной площади с плакатами <...> и простояла у Лобного места всего пять минут. <...>
Защитниками обвиняемых были адвокаты Д.Каминская, Ю.Поздеев, Н.Монахов и я. За несколько дней до суда нас, адвокатов, поочередно вызывали в Президиум Московской городской коллегии адвокатов, предлагая дать свои выступления в письменном виде заранее. Разумеется, я отказалась, так как: а) своих речей я никогда не пишу, б) речь окончательно складывается только после рассмотрения дела и выступления прокурора и в) закон не обязывает меня предоставлять письменный текст защитительной речи кому бы то ни было. Меня пытались уговорить, высказывали сомнение, смогут ли они меня допустить до участия в деле. На это я ответила, что отказываться от защиты не буду, а как они сумеют устранить меня от дела - не знаю. Потом я узнала, что такая же беседа была проведена с адвокатом Д.И.Каминской. Она ответила то же, что и я. (Ей-Богу, мы заранее не сговаривались.)
От участия в процессе нас все-таки не отстранили (законный предлог найти было невозможно). В защитительных речах Каминская, я и наши коллеги адвокаты Поздеев и Монахов дружно (и с правовой точки зрения совершенно обоснованно) требовали оправдать наших подзащитных. Приговор был, конечно, обвинительный, и все пятеро осужденных полностью отбыли назначенные судом наказания.
Иногда меня спрашивали, ради чего было рисковать, наживать "неприятности", для чего "речи произносить", если было все впустую и обвинительные приговоры выносились неукоснительно. На эти вопросы мне хочется ответить двумя цитатами. Первая - из песни "Адвокатский вальс" талантливого поэта и барда, известного правозащитника 60-х-70-х гг. Юлия Кима:
Ой правое русское слово,
Луч света в кромешной ночи!
Пусть все будет вечно хреново...
И все же ты вечно звучи!
Вторая - из последнего слова на суде поэта Ильи Габая <...> "Факты, которые я считал необходимым довести до сведения моих соотечественников, казались мне вопиющими, и умолчание в некоторых случаях было для меня равносильно соучастию".
Да, добиться подлинного правосудия мы не могли, но свободное слово звучало с судебной трибуны и вызывало некоторый общественный резонанс.
Многие адвокаты отказывались под разными предлогами принимать защиту по политическим делам. Один вполне уважаемый мною адвокат как-то сказал мне: "Вы можете меня презирать, но я говорю откровенно - боюсь". Я не презираю его. Такое тяжелое было время. Гораздо хуже поступали те, кто принимал защиту и фактически выступал в процессе в роли второго, правда, "доброго", прокурора.
С каждым годом было все труднее найти адвокатов для защиты привлеченных к суду правозащитников. Дело осложнялось тем, что существовал неписанный закон, по которому защита по ст. 70 УК РСФСР разрешалась не всем адвокатам, а только имеющим "допуск", то есть включенным в списки, согласованные с КГБ. И я, и адвокат Каминская, и многие другие, "допуска" не имеющие, не могли принимать защиту по ст. 70 УК и выступали только в процессах по ст. 190-1 и 190-3 УК. Позднее и по этим статьям стали требовать "допуск".
Многие подсудимые сами отказывались от назначенных им адвокатов с "допусками", не надеясь на полноценную защиту. Тех же немногих адвокатов, которые в политических процессах держались независимо, так или иначе "укрощали" либо устраняли. Об исключении из адвокатуры Б.А.Золотухина я уже упоминала. Он только теперь восстановлен и вновь стал блестящим судебным оратором. У Д.И.Каминской, талантливого, смелого и принципиального адвоката, сделали обыск, пригрозили привлечением к уголовной ответственности, вынудили ее уйти из адвокатуры и впоследствии эмигрировать из страны.
Со мной поступили проще и "гуманнее". В один прекрасный день заведующий юрконсультацией, где я работала, сообщил мне, что он от начальства получил приказ (по телефону!): "Адвокату Каллистратовой ни одного ордера на выступления в суде по политическим делам не выдавать". Я пошла к председателю Коллегии протестовать против беззакония и дискриминации. Очень доброжелательно мне улыбнувшись, председатель сказал: "Знаю, что незаконно, а вы, Софья Васильевна, пожалуйтесь на меня!" Вот так. Жаловаться явно было бесполезно. Я ушла из адвокатуры, благо возраст был уже солидный.
К уголовной ответственности меня привлекли значительно позже и не как адвоката, а как члена Московской Хельсинкской группы. Когда я ушла из адвокатуры на пенсию и вступила в Хельсинкскую группу, начались вызовы на допросы, обыски (у меня их было пять), изъятия при обысках моих личных архивов, переписки, магнитофонных кассет, пишущих машинок, фотографий (в частности, у меня изъяли два больших фотоальбома с фотографиями, которых было более пятисот, некоторые из них уникальные), машинописных сборников стихов Гумилева, Мандельштама, Коржавина и многое другое. Кроме пишущих машинок и фотоувеличителя мне так ничего не возвратили до сих пор.
Наконец, в декабре 1981 г. против меня было возбуждено уголовное дело по ст. 190-1 УК РСФСР. Но это уже другая тема. Замечу только, что мне повезло: под стражу меня не взяли. Дело висело над моей головой годы. И только в 1988 г., превратившись в адвоката в своем собственном политическом деле, мне удалось добиться прекращения его "по реабилитирующим основаниям", то есть за отсутствием в моих действиях состава преступления.
Сейчас остро стоит вопрос о реабилитации необоснованно осужденных в годы застоя правозащитников, отбывших наказания или "помилованных" в 1987-1988 гг. Ведь большинство из них были осуждены за инакомыслие, за смелое открытое слово, за протесты против беззакония и нарушения прав человека, за высказывание тех или иных мыслей, которые сейчас широко обсуждаются в печати, на телевидении, на собраниях официальных и неофициальных организаций, звучат с различных, в том числе и с высоких трибун.
Будем надеяться, что перестраивающаяся и приобретающая подлинно новое правовое мышление адвокатура активно возьмется за работу по реализации права осужденных правозащитников 60-80-х гг. на полную реабилитацию. <...>
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 апреля 1989 г. изменена коренным образом ст. 7 Закона от 25 декабря 1958 г. "Об уголовной ответственности за государственные преступления". Отныне нет состава преступления, именуемого "антисоветской агитацией и пропагандой", а наказуемыми являются только такие действия, как "публичные призывы к свержению государственного и общественного строя или к его изменению способом, противоречащим Конституции СССР".
Но одновременно с этим Указом введена новая ст. 11-1 того же закона о наказуемости за оскорбления или дискредитацию определенных государственных и общественных органов и некоторых категорий должностных лиц. В тот же день принят Указ Президиума Верховного Совета РСФСР, которым соответственно изменена ст. 70 УК РСФСР, введена новая ст. 74-1 и отменена ст. 190-1 УК РСФСР. (Очевидно, такие же указы приняты или будут вскоре приняты и в других союзных республиках.)