— Ты…
Задыхаюсь я этой наглостью, в немом возмущении открывая и закрывая рот. Прозрачные глаза следят за мной, не мигая и будто бы насмехаясь, и желание позвать стража покрупней, который хорошенько даст Анвару под дых и собьёт всю спесь, вспыхивает во мне настолько, что забываю даже про промозглый холод и тошноту. Обхватываю прутья решётки с силой, от которой немеют пальцы, и пытаюсь взглядом выразить всю клокочущую в груди ярость.
— Всерьёз думаешь, что я просто так тебя отпущу? После всего, что ты…
— Что я сделал? Давай, хочу послушать от тебя самой. А то, видишь ли, крысы плохие доносчики новостей. Хочу знать, за что меня завтра собираются судить — только за то, каким я родился? Что пытался обезоружить обезумевшую от горя королеву, пока она сама себе не навредила, или же…
— Не делай вид, будто не понимаешь, и не пытайся придать предательству короны благородства, — шиплю я, с трудом сдерживая то, как не к месту начинает печь солью глаза. — Всё это, всё, что ты делал с самого дня, как прибыл в Велорию, было ради убийства короля. Зачаровать меня, уговорить на поединок, подменить Маису и подать мне отравленный меч…
— Безумно интересно. — Анвар не выдаёт малейших эмоций, разве что у зрачка загораются крохотные чёрные искорки злости, и он походя поправляет на шее железное кольцо — столь небрежным жестом, словно это ворот парадного сюртука. — Что ещё я сделал? Ночами расчленял младенцев, насиловал твоих малолетних сестёр, выращивал под окнами ядовитый плющ? Хочу знать весь список выдуманных тобой грехов перед тем, как меня сожгут на площади.
— Выдуманных?! Ты клялся собственной жизнью, что отцу ничего не грозит! А сам дал мне меч с отравой и отправил его убить! — я всё же срываюсь, голос дрожит, а комок в горле не поддаётся сглатыванию. — Ты сделал из меня отцеубийцу… — последнее слово выходит почти стоном, пропитанным ненавистью к самой себе. Смогу ли я когда-нибудь себя простить?
Жмурюсь, старательно задавливая всхлипы. Не видеть застывшего в непроницаемую маску лица Анвара хотя бы миг становится облегчением. Слишком живо воспоминание о том, как он смотрел на меня иначе — с восхищением, нежностью, вожделением. Хриплый вкрадчивый шёпот доносится сквозь тьму, и от него предательски дрожит в самом животе:
— Виола… выслушай меня, прошу. Я очень, очень сожалею, но твоего отца…
— Не смей, — резко распахиваю я глаза, взглядом выплёскивая всё презрение к его лжи, и отчеканиваю сквозь зубы: — Не смей. Говорить. О моём. Отце.
— Что ж, продолжай в том же духе. Ненавидь меня, обвиняй, держи в клетке. Можешь даже сжечь. — Анвар резко шагает вперёд под аккомпанемент гремящих цепей, и я непроизвольно отшатываюсь от прутьев решётки, когда он обхватывает их слишком близко от моих рук, но не могу разжать онемевших пальцев на ржавом железе. — Только ответь на единственный вопрос: зачем? Зачем мне было нарушать собственную клятву и марать свою честь. Зачем мне могла быть нужна смерть Казера.
— Да десятки причин. Будто убить короля не мечтает куча обиженных им за двадцать лет правления людей. Может, так вы с папашей-герцогом пытались привести темнокожих к власти. Может, ты надеялся заодно и меня потом убить и править самому, а живой король мешал планам. Или тебя вовсе купили в той же Сотселии… — я легко выдаю все варианты, потому что думала об этом уже не раз. И мотивы плавают на поверхности.
— Сама-то веришь хоть в одно слово? Лгать ты так и не научилась, Виола. Не ври себе — у меня не было реальной выгоды в смерти короля, и ты это прекрасно понимаешь. Да, если я в чём и виноват, так это в том, что не заметил отравы на мече. Похоже, сделал это совсем не глупец и знал, что посторонний запах я почувствую — яд был очень тонкий, а я волновался за тебя и допустил промашку.
Он так сокрушённо опускает голову, а в сипловатом тоне проносится почти искренняя вина, что я едва не позволяю упасть на благодатную почву гнилым семенам сомнения. Если бы только попутно Анвар не пытался скользнуть пальцами вдоль прутьев решётки к моим, явно собираясь дотронуться и снова подчинить меня себе. Кхорров игрок не теряет надежды вернуть свои позиции фаворита.
Второй раз я этого не допущу. Теперь бдительность — моя вторая суть.
— О, как красиво ты снова пытаешься заморочить мне голову, — издевательски тяну я на его глупые усилия доказать мне свою невиновность и складываю руки на груди в непроизвольном желании защититься от этой лжи и от его касаний. — Ответь мне честно хотя бы раз, и большего не нужно: сколько человек отправилось в путь из Сахетии в Велорию под твоим руководством?