III
Последний Люкану
(Второй отрывок из дневника Дельфэра — много лет спустя).
Хотя и казалось очевидным, что истребление всякой растительности должно повлечь за собой полную гибель насекомых на земле, однако их исчезновение не совершилось так быстро, как можно было предполагать! Последовали долгие годы беспощадной войны. Насекомые, хотя число их быстро убывало, продолжали питаться похищаемыми из лабораторий продуктами, телами людей и наконец друг другом; сначала они забирали в плен враждебные семейства и виды, потом перешли к каннибальству. Прожорливость их возрастала обратно пропорционально их численности, и в конце концов стало опасно встретить даже отдельное насекомое, если у вас не было при себе баллона с ядовитым газом, который вы в любое мгновение готовы были бы пустить в ход.
Теперь я уже старик, хотя мне еще нет двухсот лет, — и я счастлив сознанием, что мне привелось видеть живым последнее из насекомых, которое было взято в плен. Это был прекрасный экземпляр «жука-оленя» (Lucanus), и многолетние наблюдения подтверждали, что он был единственным уцелевшим представителем той формы жизни, которая чуть было не вытеснила человека с нашей планеты. Этот жук был пойман через несколько недель после того, как мы были очевидцами последнего, как мы предполагали, проявления жизни на земном шаре — не считая жизни человека и морских глубин. Неутомимые поиски в течение ряда лет не обнаружили больше и признака насекомых. И человек почувствовал себя полным хозяином всего, что он мог охватить своим взглядом.
Я слышал, что в давно прошедшие времена человек с каким-то жутким оцепенением смотрел в зоологических садах на вытесненных им рептилий; с таким же точно чувством смотрел он на этого последнего представителя той жизни, которая восторжествовала бы на земле, если бы человек был менее дальновиден и изобретателен.
Вот эта-то безотчетная притягательная сила и заставила меня однажды пойти посмотреть на пойманного жука. Клетка, в которой он был заключен, была выставлена напоказ в 404 районе города Универсаполя. Я поразился величине этого существа — оно оказалось гораздо больше, чем представлялось мне раньше, когда я разглядывал его в телевидоскопе; вероятно, потому, что в тот раз рядом не было никаких предметов, с которыми можно было бы сравнить его размеры. Правда, докладчик радиостанции сообщил тогда все данные о величине насекомого, но отдельно взятые цифры не могли воссоздать реальной картины этих чудовищных пропорций.
Когда я подошел к клетке, животное лежало, повернувшись ко мне своим жестким спинным покровом; на глаз оно имело дюймов четырнадцать в длину. Его гладкие роговые элитры сверкали под лучами искусственного света (клетка была на третьем этаже). Я живо представил себе картину мира, населенного биллионами подобных существ. В это время подошел сторож с порцией мучнистой синтетической пищи. Хотя эта пища не имела запаха, но жук почувствовал приближение человека: он поднялся на своих членистых ногах и подошел к нам, угрожающе пошевеливая рогами; потом, как бы вспомнив о своей неволе и о невозможности нападения, он смирился и быстро принялся есть поставленную ему в клетку пищу.
Покончив с обедом, он приподнялся на задние лапы, слегка опираясь на ящик, и повернул ко мне свои большие глаза. Мне никогда еще не приходилось видеть такого недоброжелательства во взгляде. Можно было почти осязать эту ненависть! Я невольно вздрогнул. Так же отчетливо, как если бы жук умел говорить, я понял, что он отлично сознавал свое положение, и в его взгляде я прочел всю сосредоточенную ненависть побежденной расы.
Мне не хотелось упиваться его несчастьем; напротив, я ощутил в себе прилив сильного чувства сострадания. Что, если бы я сам, как последний представитель моей расы, был выставлен на посмешище перед пестрой стаей насекомых, победивших моих сородичей? Не почувствовал ли бы я, что жизнь не стоит того, чтобы жить?
Не знаю, угадал ли он мои мысли, но он продолжал смотреть на меня с таким безграничным озлоблением, как будто хотел сообщить мне, что ненависть его сильнее вечности.