Что касается вопроса общественных удовольствий и развлечений, — об этом позаботилось социальное чувство солидарности путем создания концертов без музыкантов и театра без актеров. Ведь с тех пор, как были доведены до баснословного совершенства инструменты и аппараты вроде пианолы, граммофонов и марионеток, — достаточно только нажать соответствующие электрические кнопки, чтобы получить во всей полноте художественные наслаждения.
Вот только учебный курс оказалось крайне необходимым удлинить на много лет. И все-таки школа едва-едва успевает внедрить своим питомцам все 55 практических и 111 теоретических учебных предметов, какие требуются теперь от образованного человека и по которым приходится каждые три месяца сдавать экзамены.
И вот среди этого всеобщего блаженства и счастья вдруг разражается небывалая, неслыханная во всемирной истории катастрофа!
В самый день Нового 2009 года, как раз в тот год, когда вышеупомянутая принудительная прививка должна была окончательно освободить Землю от дальнейших бедствий, от последней и гибельнейшей эпидемии — над всей планетой вдруг разражается недовольство.
Первым актом возмездия явилась ссылка всех журналистов на колоссальных эмигрантских цеппелинах — на Марс; вторым — заключение матерей в одно помещение со своими детьми. Но к чему передавать все эти ужасы?
Довольно будет сказать, что этот переворот восстановил, в конце концов, на Земле былое состояние той эпохи, когда царила еще жизнь трудовая, трагичная, богатая, опьяняющая. Ну, а что произошло затем, нетрудно предугадать. И только около 2100 года человечество снова, наконец, достигло достигло равновесия.
Надо подумать, что оно добилось снова большей части того, что составляло для минувших поколений цену жизни. Но в то же время, оно добилось и многого такого, о чем не мечтали эти минувшие поколения и что сделало жизнь больше прежнего прекрасной и интересной.
Эдуард де Кейзер
ДВАДЦАТЬ ВЕКОВ СПУСТЯ
— Вот, позвольте вам представить — римлянин третьего столетия, — учтиво сказал медиум, — вы, помнится, выразили желание получить доказательство возможности материализации духа. Я исполнил ваше желание: привел к вам известного в свое время ученого, частого гостя в Афинах и в Александрии…
С этими словами медиум удалился.
Должен, к стыду моему, сознаться: у меня мурашки по спине побежали. Черт побери! В три часа ночи — лицом к лицу с призраком. С непривычки, кто не опешит? Я быстро, кажется, слишком даже быстро, повернул выключатели и громко сказал: «Salve!».
Но вместо того, чтобы протянуть руку ладонью книзу, как здороваются римляне в шекспировских пьесах, гость мой подошел ко мне и крепко, по-англосаксонски, пожал мне руку.
— Здравствуйте, — сказал он. — Весьма тронут вашим желанием познакомиться со мной. Пока вы будете одеваться, разрешите мне освежиться у вас в ванной комнате…
Я назвал себя: Эдуард де Кейзер.
— Мое имя — Люций, — ответил он.
Через несколько минут, когда он вернулся из ванной, свежий, розовый, живописно задрапированный в свою белую в красных полосах тогу, я сидел еще на краю кровати и размышлял о том, как мне быть и как разговаривать с этим необычным посетителем.
— А!.. Вам спать хочется, я вижу, — сказал Люций. — Ложитесь, пожалуйста. Я заметил в смежной комнате ложе (это был диван в моем кабинете) — и я бы не прочь вздремнуть, с вашего разрешения…
Пятичасовой крепкий сон и холодный душ вернули мне полное самообладание и, одеваясь, я предвкушал удовольствие, какое я буду испытывать, показывая этому античному гостю плоды нашей современной культуры: беспроволочный телеграф, автомобили, телефоны, аэропланы, экспрессы…
Зная заранее, что он станет рассказывать мне о Геркулесе, о баснях Эзопа и ссылаться на историков, как Страбон и Иосиф Флавий, я ученых разговоров с ним заводить не стал и тотчас после кофе, который он, правда, понюхав раньше, пил с изящной непринужденностью английского денди, я повел его осматривать Париж.
Атаку я начал в нескольких шагах от моего дома, перед конторой Кука.
— Разрешите, дорогой Люций, ознакомить вас в общих чертах с укладом нашей современной жизни. Вот, подле этой церкви Мадлен…
— Плохо выдержанный дорический стиль… Жаль…
— Я не на храм хотел обратить ваше внимание, а на этот ресторан. Видите, на крыше дома — сад…
— О, какая неудачная пародия на сад Семирамиды, — сокрушенно воскликнул Люций.
— Возможно… А вот, люди, толпящиеся на тротуаре, это — гиды…
— Очевидно, потомки тех гидов, что в век цезарей назывались перигетами и обычно поджидали путешественников у ворот храмов и у гробниц, чтобы давать им объяснения — вздорные, впрочем, и неточные, — об исторических памятниках…
Я улыбнулся.
— Вздорные и неточные, вы говорите… В этом отношении эти, пожалуй, достойные потомки своих далеких предков. Но, кроме таких гидов, у нас имеются и очень сведущие и весьма полезные путешественникам руководители.
— Охотно допускаю… Александрия кишела такого рода чичероне…
— Самая характерная черта нашей эпохи, — продолжал я, — это потребность свежих впечатлений, подвижность людей… Каждое лето горожане массами перекочевывают из городов к морю или в горы…
— Как и в мое время, — вставил Люций, — римляне на лето уезжали в Силицию, на Капри, на неаполитанское побережье.
— Но если бы вы знали, как путешествуют европейцы! Словно весь мир им принадлежит! Из Европы в Америку съездить — прогулка, и только. Я знаю одного американца — вы не поверите! — который тридцать семь раз переплыл Атлантический океан.
— Отчего же не поверить? Ваш американец напоминает мне одного римлянина первого столетия, который семьдесят два раза был в Египте.
Я кликнул шофера и подумал: «Ну, теперь, наконец, огорошу тебя».
Едва мы уселись, я обратил внимание римлянина на счетчик.
— На колеснице императора Клавдия тоже был такого рода счетчик. После известного количества поворотов колеса, в приделанную сбоку чашку подал камешек. Достаточно было сосчитать камешки, чтобы определить расстояние…
— Но в наши дни мы достигли во всем совершенства. Например, искусным размещением рессор предупреждается малейшая тряска…
Люций иронически прищурился на меня.
— Неужели вам не известно, что к колеснице, перевозившей останки Александра Великого, приделан был сложнейшего механизма тормоз, предупреждавший малейший толчок.
Меня начинало разбирать досадливое нетерпение.
— Некоторые автомобили — продолжал я, — однако, представляют собой чудеса комфорта. Прямо — благоустроенные, со всеми удобствами дома.
— Вроде наших колесниц в век великих императоров… В таких колесницах можно было не только спать, но и писать ученый труд…
Я умолк. Спутник мой, неодобрительно качая головой, смотрел на автомобили, мчавшиеся по Елисейским полям с такой быстротой, словно они бежали от гнавшегося за ними призрака смерти.
— В мое время полиция сумела бы справиться с этими безумцами, — сказал он. — Уже когда появились двухколесный колесницы, Цезарь счел нужным издать декрет, определявший безвредную для населения скорость езды. А отчего, скажите, ваши эдилы разрешают безобразить стены домов? — с негодованием воскликнул он, указывая на лубочные, кричащие плакаты. — В Риме и в Помпее разрешалось наклеивать объявления только на специально для них предназначавшихся колоннах.
Я молча и хмуро пожал плечами. Мы поменялись с Люцием ролями, и на все его «в былое время…» «в век цезарей…» или «в дни царствования нашего великого…» отвечал презрительными, недоверчивыми улыбками.