Раздраженный против него, я оставил его после завтрака одного в моем кабинете, где он мог читать в полное свое удовольствий Сенеку, Горация и Ювенала. Вернулся я домой лишь вечером с тем, чтобы повезти моего гостя в один из шикарнейших парижских ресторанов.
От своей просветительной задачи я, однако, не отказался и за обедом неутомимо обращал внимание римлянина на каждую мелочь: на затейливые дамские прически, на танцы, которые должны были способствовать пищеварению, на поданную нам лакеем горячую воду и на минеральную воду в запечатанных бутылках, привозимых в Париж из далеких стран и городов. Я указал ему на большой золотой жетон, блестевший на руке молодого офицера, и на американца, жевавшего резину.
Люций выразил желание пожевать такой же комочек резины. Я поспешил удовлетворить его каприз. Римлянин пожевал и поморщился:
— Ну, разве можно сравнить это с мастикой, которую жевали во всей Азии еще за несколько веков до Рождества Христова и которая служила в то же время прекрасной зубной помадой? Золотой жетон на руке этого центуриона? Такие же жетоны носили вавилонские женщины на шее (почитайте Геродота!), и на жетонах этих выгравированы были их имена, имена мужей и год, когда украшения эти приобретались. А ваши воды… Друг мой, и вы, человек, видимо, образованный, хотите удивить этим древнего римлянина? Неужели вы не знаете, что еще Гиппократ советовал пить во время еды горячую воду? И что вода Нила, славившаяся своими целебными свойствами, доставлялась в герметически закрытых жбанах в самую Персию? Цезарь же всегда возил с собой в серебряных флаконах воду из знаменитого горного источника… Танцы? Но афиняне одержимы были этой страстью. Сложные прически ваших женщин напомнили мне о том, что все египтяне носили парики. Сегодня я нашел в вашей библиотеке несколько книг, написанных моими современниками-христианами. Святой Климент из Александрии, например, строго осуждает женщин, обнажающих свои перси, подводящих глаза и прибегающих ко многим другим средствам обольщения… Как видите, ничего не изменилось. И у меня ни малейшей охоты даже нет знакомиться с вашими жрицами Венеры. Сомневаюсь, чтобы они превосходили в чем-нибудь моих современниц… Да, единственно подлинно новое у вас, это — самовнушение. Вы внушаете себе, что вы счастливы, тогда как на самом деле вы нелепо осложняете свою жизнь и укорачиваете свой земной век. Вы даже представления не имеете о подлинном счастье, о ясности, о радости духовной… Да, этот человек, доставивший меня к вам, придет за мной только через шесть дней… Чтобы не умереть со скуки в этом вашем новом мире, разрешите мне не выходить из вашей библиотеки. Я видел у вас там Петрония, Теренция, Теокрита… Вот и буду читать их. За чтением этим забуду, надеюсь, о том, что двадцать веков понадобилось людям для того, чтобы разучиться красиво любить и тщательно умываться.
Альфонс Алле
В ЧУЖОЙ ШКУРЕ
Спорили. Так часто бывает. Горячились и переходили на личности. Предметом спора были оккультизм, теософия, эзотеризм и прочие заоблачные темы.
Среди других был наш общий друг-американец Гарри Кавайр. В тот момент, когда мое внимание случайно остановилось на нем, он занят был приготовлением грога, в котором, признаться, воды было очень мало.
— А ты, Гарри, — спросил кто-то, — как относишься к этой чертовщине?
— Если вы не хотите видеть меня мертвым у своих ног, не спрашивайте меня об этом и вообще, в моем присутствии не касайтесь этих тем. Они мне напоминают самый ужасный период моей жизни…
— !!!???…!!! — вскричали мы изумленно.
— О, Боже мой! — простонал Гарри. — Ради всего святого, не говорите о перевоплощениях нашего духа…
— !!!..!!! — настаивали мы.
— Послушайте, господа… Было такое ужасное время, когда я целый день прожил в чужой шкуре… в оболочке того, кого я никогда не знал. Если вы думаете, что это очень приятно…
— Расскажи нам, Гарри, как это произошло.
Гарри недолго заставил себя просить.
Это было с год тому назад.
Как и теперь, мы провели ночь у одного приятеля, жившего в Латинском квартале, в спорах о необыкновенных, сверхъестественных явлениях.
Мы «вертели» столик, вызывали духов, — должен сказать, очень милых. Я думаю, что в загробном мире есть много свободного времени, потому что при первом же зове все эти господа вроде Гомера, Алкивиада, Юлия Цезаря и других, являлись к нам и с готовностью отвечали на наши вопросы.
Я был потрясен всем тем, что мне пришлось увидеть и услышать. Именно в таком, несколько возбужденном состоянии я на заре простился с приятелем и отправился домой.
Сказать, что я ничего не пил в течение этого сеанса — было бы ложью. Коротко говоря, когда я вышел на свежий воздух, — мне все стало казаться смешным.
Я пошел по улице св. Жака и вскоре очутился около Морга.
Как-то машинально шаги мои направились туда.
Представьте себе мой ужас, когда первый труп, который бросился мне в глаза… был труп моей маленькой любовницы, которая изменяла мне со всем левым берегом Сены!
Безумное, дикое видение!..
Я поспешил к надсмотрщику.
— Я знаю эту молодую девушку…
— Ваше заявление бесполезно, так как при покойной были найдены бумаги, удостоверяющие личность ее. Среди бумаг есть письмо, в котором она заявляет, что условилась со своим любовником покончить жизнь самоубийством…
— Но ведь я — ее любовник!
— Нет, сударь, не вы, а тот молодой человек, что лежит на мраморной доске рядом с ней.
Любопытство взяло во мне верх над горем, и я пошел посмотреть на своего соперника.
— Увы… Знаете ли вы, кто был моим соперником?
Нет, вы никогда не догадаетесь…
Это был… я!.. Понимаете: я!.. И одежды, в которые одет был труп — были моими одеждами.
«Однако, — сказал я себе мысленно, — надо взять себя в руки — и быть спокойнее! Прежде всего, необходимо проверить себя…»
И я обратился к надсмотрщику, стараясь казаться возможно невозмутимее:
— Как этот бедный молодой человек похож на меня! Вы этого не находите?
Он расхохотался:
— Он так же похож на вас, как и на папу римского!..
— Что?!.
В одно мгновение я очутился возле зеркала. Это было какое-то наваждение: из зеркала на меня глянуло отражение высокого бледного молодого человека с большими черными усами. Как видите, на меня он не мог быть похожим.
Я окинул глазом костюм, в который я был одет: на мне оказалась серая, в клетку, пиджачная пара, а между тем, я твердо знал, что у меня такой никогда не бывало.
В боковом кармане пиджака я нашел бумажник, и в нем бумаги на имя неизвестного мне испанца.
Это я-то испанец!.. Я, — ни слова не знавший по-испански…
Ах!.. Мне было очень весело!..
Можете себе представить мое положение!..
Мне смертельно хотелось уснуть.
Почему же не лечь спать, но где?
У меня? У него?
Ко мне на квартиру меня не пустят.
К нему… но что скажут его жена, дети, если узнают, что я не говорю по-испански…
На карточке его были указаны адрес, улица, номер. Но какой этаж?
Ведь немыслимо обратиться к консьержу с вопросом, где находится моя квартира? Он сочтет меня сумасшедшим…
И затем… что сказать его жене? Что ей сказать?
Боже мой!
Я многое переносил в своей жизни, но такого дня — никогда.
Я решил побывать в тех местах, где я обыкновенно бывал.
Как и следовало ожидать, меня никто не узнал.