— Юзеф не сошел с ума. Он увидал свою неподвижную тень и понял, что смерть его близка. Он исполнил волю богов.
— Поповские предрассудки! Будем вырывать с корнем! — заорал комиссар. — Что это еще за история с неподвижной тенью? Какие попы вам это рассказали?..
Теперь уже староста поглядел на комиссара с сожалением:
— Это известно не только нашим муллам, но и каждому ребенку. В тот момент, когда сарт видит свою тень на земле застывшей, не повторяющей его движений — он знает, что дни его сочтены. Юзеф это увидал и понял, что смерть его близка. Бачай говорил правду.
— Бачай будет расстрелян завтра, — ответил Юров, направляясь к двери. — А тебе, старик, советую бросить эти сказки. Распространение суеверий — вода на мельницу врагов советской власти. Попадешь в ревтрибунал — не пощажу! Заруби себе это на носу.
Великолепно и торжественно апрельское утро в Туркестане — в степной полосе его, расположенной к юго-западу от Аральского моря. В прозрачном, как горный хрусталь, воздухе купаются со звонким пением жаворонки, и свежий ветер колышет высокую стену ковыля; чудится, будто могучая степь дышит полной грудью…
Небольшой конный отряд медленно подвигался по караванной тропе, ведшей к Самарканду. Между тремя наездниками — Юровым и его красноармейцами — плелся осужденный, немолодой уже сарт с безразличным лицом. Поодаль шли человек тридцать — почти половина всего населения поселка. Сарты знали, что им не спасти Бачая, они ощущали всю глубину совершаемой несправедливости, но хотели сопутствовать жертве до конца в тайной надежде, что в последнюю минуту какое-нибудь чудо спасет невинного… Многие из них были даже убеждены, что тень покойного Юзефа, отделившаяся от его тела в момент смертельной опасности, так и осталась на выжженной солнцем площадке, где разыгралась драма, и что московский начальник, дойдя до этого места, убедится в своей ошибке и отпустит Бачая.
Увы! Когда процессия добралась до места, назначенного для казни, самый внимательный глаз не мог бы отыскать на почве и следов тени, — кроме той, которую отбрасывало чахлое деревце, послужившее убежищем Бачаю и Юзефу в день трагического происшествия. Юров приказал красноармейцам привязать Бачая к стволу и отвел их на десять шагов назад. Несмотря на то, что он не придавал никакого значения разговорам о невиновности осужденного, ему было как то не по себе в этой пустынной степи, под лучами палящего солнца, на виду у всех этих людей, не смевших роптать, но самим молчанием своим высказывавших неодобрение свершающемуся…
Став в стороне от красноармейцев, Юров поднял руку с обнаженной шашкой. Монголы взяли винтовки на прицел. Комиссар мысленно сосчитал до десяти — «чтобы показать азиатам, что он не волнуется» — и голосом, все же вздрагивавшим от сдерживаемого волнения, бросил:
— Пли!
Раздались два выстрела, почти слившиеся в один. Бачай опустил голову на грудь, тело его сразу обмякло, изо рта потекла на посконную рубаху струйка крови. Для него все было кончено.
Юров, втайне довольный, что все обошлось благополучно, хотел подойти к трупу, чтобы констатировать смерть, но вдруг остановился, как вкопанный; несмотря на невыносимый солнечный зной, у него похолодела спина, и неприятно затряслись мелкой дрожью ослабевшие ноги.
На коричневой земле, у своих ног, Юров отчетливо увидал две тени, его собственные тени: одна, нормальная, повторяла его движения, но другая — как будто отделившаяся от его тела, прервавшая всякую связь с ним, замерла в той позе, которую он за несколько секунд до того принял: поднятая вверх рука с шашкой, широко расставленные ноги… Это была «застывшая тень», вестница смерти.
Не один Юров заметил это явление: сарты шарахнулись в ужасе в сторону, как от зачумленного. Для них Юров был уже проклятым, мертвым человеком, всякое общение с которым могло навлечь тяжкое несчастье.
Комиссар огляделся кругом. Глаза его блуждали, как у помешанного. Он бросился на толпу, как если бы она была виновницей страшного и непонятного явления, но в этот момент коротко и внушительно бухнул выстрел. Юров смешно взмахнул руками, завертелся на месте и тяжело рухнул наземь. А тень продолжала стоять рядом с ним, все в той же неподвижной позе, с поднятой кверху шашкой!
Один из красноармейцев деловито вытирал дуло винтовки грязной тряпицей. И толпа поняла без всяких объяснений, что в его темной душе, при виде «проклятой тени», поднялось тысячелетнее суеверие, всплыли все предрассудки, которыми жили его далекие предки. Поборов рабский страх перед начальством, это крепкое чувство толкнуло сарта-красноармейца на убийство — нет, не на убийство, а на законную кару тому, кто не хотел верить в таинственные знамения богов, осудил невинного на казнь и сам был отмечен печатью проклятия…
Красноармеец, стрелявший в Юрова, закинул винтовку за плечо. Толпа молча расступилась перед ним и он медленно спустился с пригорка, сопровождаемый своим товарищем.
Когда оба силуэта скрылись из виду, слившись с голубоватым маревом туркестанской степи, стала медлительно расходиться и толпа. Никто не произносил ни слова, но все старались не глядеть на труп Юрова, чтобы не увидеть рядом с ним страшные очертания «застывшей тени»…
Год спустя, молодой немецкий инженер производил в этой местности геологические изыскания за счет одной крупной международной нефтяной компании. В объемистом докладе, который он отправил своему директору, находилось, между прочим, и следующее сообщение:
«Области, отмеченные на прилагаемом плане красной краской, насчитывают немало подземных слоев нефти, и разработка их должна стать выгодной через весьма короткий срок. Почва в некоторых местах так насыщена нефтью, что испарение этой последней под влиянием солнечных лучей может вызвать ряд весьма любопытных физических явлений. Так, если тень от какого-либо непрозрачного предмета падает на землю, то выделение паров в этом месте происходит, вследствие охлаждения, несколько медленнее, чем вокруг. Таким образом, даже после исчезновения предмета контуры его тени сохраняются некоторое время как бы очерченными на земле, что создает иллюзию, будто тень продолжает самостоятельное существование. Этот феномен является среди местного языческого населения источником разных легенд и поверий, которые я записал и при случае доложу, по своем возвращении, „Обществу изучения Средней Азии“».
Шарль-Анри Ирш
НАВСЕГДА КАЗНЕННЫЙ
Как могучая любовная страсть в безумных страданиях, которыми она платит за минуты счастья, созидает мужественное сердце, полное пламенной отваги, так наука создала личность доктора Арка. Двадцати пяти лет, еще в полном расцвете своих сил, он задумал ряд великолепных работ, которые в сорок пять лет уже поглощают всю его беспримерную энергию. Сотни людей, работающих в той же области знания, что и он, считают его одним из первых биологов не только во Франции, но и за границей.
Он обнародовал некоторые из своих открытий, которые имели большое значение в области терапии. Эти открытия дали богатство и почести его случайным ученикам и помогли многим больным.
Лаборатория для него — весь его мир. Только два раза в год он покидает ее, чтобы подышать вольным воздухом на лоне природы, насладиться ее красотами с чарующей наивностью ребенка, не ведающего добра и зла.
Вот почему, когда он, мечтая, ожидает результатов какого-нибудь второстепенного опыта, ему грезятся среди вы-беленных известью стен лаборатории снежные Альпы, швейцарские озера, австрийский Тироль, мирная Пиза, Микельанджело в Риме и Веласкес в Мадриде; ибо будущее человечества слишком занимает его, чтобы он мог презирать произведения искусства, в которых прошлое стало вечным.