Я поспешил сойти и присоединиться к толпе.
— Извержение! Извержение! — доносилось со всех сторон.
Страшная новость быстро распространилась. Рассказывали, что вдруг центральный огонь разросся, хлынул в мастерские и разметал рабочих. Там много обуглившихся трупов. Обволакивавшее вулкан облако — это пар из большого парового котла, вернее, из большого кипящего озера, которое моментально обратилось в пар.
Вдруг раздался страшный гул. Тумань осветился красным заревом. Начал падать дождь пепла. Тучи камней падали на дома и в море с оглушительным треском.
Страшный гул, толчок, безумное бегство. Поток лавы хлынул на город, погребая под собой людей. Почва колебалась под ногами… То тут, то там появлялись вдруг огромные трещины. Под землей беспрерывно раздавались глухие взрывы. Пещера Ветров, открывшаяся со всех сторон, выпустила на волю скрытую в ней бурю. Море шумело, пенилось, кружилось под порывами циклона.
Вдали показалась огромная волна. Это была какая-то колоссальная стена, надвигавшаяся прямо на нас. Куда бежать? Мои ноги подкашивались. Я слышал вокруг стоны и крики, видел мечущихся в безумии людей… Где мы? Где капитан? Я никого не узнавал… Я думаю, я тоже кричал, но я не слышал своего голоса.
Остров как будто погружался в океан. Уже мы по лодыжку были в воде… мы в океане… Огромная волна приближается… Рельеф земли все больше и больше погружается, как будто остров старается скрыться от надвигающегося на него грозного врага…
И вдруг покрытый пеной гребень склонился… Огромная водная стена упала… Я закрыл глаза… В ушах стоял оглушительный шум моря…
Смерть и на этот раз пощадила меня. Случаю угодно было, чтобы я уцепился за какой-то обломок. Долго носился я с ним по бурному океану, пока меня, полуживого, не подобрал пароход, застигнутый бурей по пути из Плимута в Гонг-Конг.
Море, поглотившее этот таинственный, чудесный остров со всеми его обитателями, оставило лишь меня одного, как воспоминание о нем.
Морис Ренар
НЕПОДВИЖНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Посвящается Шарлю Деренн
Около десяти часов утра спасенный нами человек открыл наконец глаза.
Я надеялся увидеть столько раз описанное пробуждение спасенных: я ждал лихорадочного ощупывания головы и всего тела, вопросов: «Где я? Где я?» — сказанных неуверенным, еле слышным голосом. Ничего подобного! Человек, которому мы оказали услугу, лежал совершенно спокойно, глядя куда-то вдаль. Потом его взгляд оживился, и он стал внимательно прислушиваться к шуму винта и ударам волн о борт судна. После этого, сев на узкую койку, он стал внимательно осматривать каюту, не обращая ни малейшего внимания ни на Гаэтана, ни на меня. Затем он взглянул на море через иллюминатор, без всякого любопытства и не особенно вежливо посмотрел на нас и, скрестив руки на груди, о чем-то глубоко задумался.
По внешности мы сочли этого незнакомца с красивым лицом и холеными руками за благовоспитанного человека, да и костюм его, как он ни пострадал от воды, изобличал в нем джентльмена. Поэтому его поведение обидело моего товарища, да и меня поразило, хотя знакомство с Гаэтаном давно приучило меня к смеси благородства с хамством и к шику, перемешанному с наглостью.
Впрочем, мое удивление не было продолжительным: «Не будем торопиться, — сказал я самому себе, — со смелыми выводами. Разве странное поведение потерпевшего крушение не может быть вызвано мозговым расстройством, вполне допустимым после такого несчастья; я думаю, что у него найдется немало материала для размышлений: судя по тем необыкновенным обстоятельствам, при которых он попал сюда, его приключение далеко от банальности».
Но Гаэтан, возмущенный контрастом между его внешностью воспитанного человека и странной манерой вести себя, сказал ему резким тоном:
— Ну, как вы себя чувствуете, черт вас возьми! Ведь лучше?
Он несколько раз повторил свой вопрос, но не получил ответа. Тот мало обратил внимания на резкий тон своего собеседника. Он смерил глазами Гаэтана, элегантная внешность которого мало подходила к резкости его речи, и после долгого раздумья, как бы нарочно созданного, чтобы увеличить недовольство моего друга, утвердительно мотнул головой: «да, мол, лучше».
«Хорошо, что понимает по-французски, — подумал я. — Может быть, даже соотечественник».
— Ну, вам везет, — продолжал Гаэтан. — Знаете ли, без нас, дружище!.. Да что с вами? Околели вы, что ли? — сказал он, рассердясь вдруг. — Что у вас, рот склеен, что ли, черт возьми?
— Вы плохо себя чувствуете? — вступился я, отстраняя моего друга не столько для того, чтобы справиться о здоровье пострадавшего, как чтобы перебить Гаэтана. — Скажите… что у вас болит?
Тот отрицательно помотал головой и снова погрузился в задумчивость. Мои подозрения увеличились, и я взглянул на Гаэтана с тревогой. Я не знаю, заметил ли этот взгляд спасенный, но мне показалось, что в его глазах промелькнула улыбка.
— Хотите пить? — спросил я его.
Тогда, указывая на меня пальцем, он спросил с каким-то неопределенным иностранным акцентом:
— Док — тор?
— Нет, — сказал я весело. — Ничего подобного.
И, отвечая на молчаливый вопрос его глаз, добавил:
— Я пишу романы… я писатель… понимаете?
Он утвердительно наклонил голову, точно поклонился, и перевел вопросительный взгляд на Гаэтана.
— Я ничем не занимаюсь, — язвительно заявил тот. — Я рантье. — И добавил, пародируя меня. — Я лентяй… я занимаюсь ничегонеделанием… понимаете?
Заметив впечатление, произведенное на нашего гостя этим издевательством, я постарался изгладить его, сказав:
— Мой друг — собственник этого судна… Вы в гостях у барона Гаэтана де Винез-Парадоля, который вытащил вас из воды, а я Жеральд Синклер — его спутник по путешествию.
Но вместо того, чтобы представиться нам в свою очередь, на что я вправе был рассчитывать, он опять подумал и сказал медленно, точно подбирая слова:
— Не можете ли вы мне рассказать, что произошло? Я совершенно не помню, что со мной случилось после определенного момента.
На этот раз смешной акцент ясно определился: он говорил с английским акцентом.
— Господи, да это очень просто произошло, — ответил Гаэтан. — Мы спустили в море шлюпку, а матросы, сидевшие в ней, выудили вас.
— Но до этого, милостивый государь, что случилось до этого?
— До чего?.. Ведь не до взрыва же?.. — опять съязвил мой друг.
Тот сделал удивленное лицо.
— О каком взрыве вы говорите?
Я почувствовал, что Гаэтан разозлился, и снова вступился.
— Милый друг, — сказал я ему потихоньку. — Позвольте мне поговорить с этим субъектом. Он, вероятно, жертва потери памяти, что часто случается после таких сильных потрясений, и весьма возможно, что совершенно ничего не помнит о своем ужасном приключении. Успокойтесь и помолчите.
Затем я обратился к потерявшему память:
— Я вам расскажу все, что мы знаем о вашем приключении. Я надеюсь, что это освежит вашу память настолько, что вы, в свою очередь, будете в состоянии подробно рассказать лицу, приютившему вас, обстоятельства, которыми он обязан чести знакомства с вами.
Хотя я подчеркнул жестом указание «на приютившее его лицо», мой слушатель и ухом не повел. Охватив колени руками, опершись на них подбородком, он спокойно ждал моего рассказа. Я продолжал:
— Вы находитесь на паровой яхте «Океанида», принадлежащей господину де Винез-Парадолю; капитан — Дюваль; постоянное место нахождения — Гавр. Вы в полной безопасности. Это прекрасное судно, — 90 метров длиной, водоизмещение — 2184 тонны, делает легко 15 узлов в час, машина 5000 сил. За исключением 95 человек экипажа и прислуги, нас на яхте было до встречи с вами всего двое — владелец ее и я. Это немного, особенно если принять во внимание, что на яхте, кроме вашей, еще двадцать восемь таких же кают. Но, убоясь длинного пути, никто, кроме меня, не захотел сопутствовать господину де Винезу. Мы возвращаемся из Гаваны, куда мой друг ездил затем, чтобы самому на месте выбрать себе сигары… Итак…