ИМБИРЕК: На самом деле, в словах Бонджи есть рациональное зерно: мужчины нуждаются в свободном времени.
ЧЕЛ: И что мне с ним делать? Валяться на диване с гигантским стояком?
ИМБИРЕК: Привязывать мужчин к работе — большой грех. Ведь они — охотники…
ЧЕЛ: Да уж, этим я часто промышляю.
ИМБИРЕК: …авантюристы. Они свободно перемещаются, изобретают и исследуют, воспаряют в неведомое.
РАССЕЛЛ: И оставлять детей на попечение женщин? Испортить моего сына женственностью? Никогда в жизни! Когда матери не конкурируют, они уходят с головой в материнство: за ними нужен глаз да глаз. Я хочу, чтобы мой сын был лучшим из мужчин.
БОНДЖИ: Ты хочешь сказать: недоделанной женщиной.
РАССЕЛЛ: Я хочу, чтобы когда он вырастет, я мог сказать: «Вот мой сын — настоящий мужчина». Я хочу жить в мужской цивилизации.
БОНДЖИ: Это противоречие в терминах.
РАССЕЛЛ: Мне нужна сильная, мужественная среда.
БОНДЖИ: Почему бы тебе не потусить в качалке молодых христиан?
ЧЕЛ: Война полов ведется уже столетиями.
БОНДЖИ: Я знаю, как ее прекратить.
ЧЕЛ: Как же?
БОНДЖИ: Слышали когда-нибудь о детерминации пола?
РАССЕЛЛ: Никогда! Ни за что! Это противоестественно. Всегда будет два пола.
БОНДЖИ: Мужчины совершенно бестолковы: они даже не понимают, почему их нужно уничтожить.
РАССЕЛЛ: Нет! Система двух полов не может быть ошибочной — она существует уже сотни тысяч лет.
БОНДЖИ: Как и болезни.
РАССЕЛЛ: Нельзя просто взять и вычеркнуть нас из жизни. Мы этого не допустим: мы объединимся и будем драться.
БОНДЖИ: Лучше уж вам уйти подобру-поздорову: в конце концов выражение «женская особь» станет избыточным.
РАССЕЛЛ: Ты не знаешь, что такое женская особь, бесполое чудище!
БОНДЖИ: Напротив, я женщина, а значит, подрывной элемент.
РАССЕЛЛ: Вот я, например, не стал бы заниматься с тобой любовью и за миллион долларов.
БОНДЖИ: Может, и нет, но ты бы сделал это бесплатно.
РАССЕЛЛ: Никогда в жизни! Даже будь ты последней женщиной на Земле.
БОНДЖИ: Это не тебе решать.
РАССЕЛЛ: Какая чушь! Кому же тогда?
БОНДЖИ: Мне.
РАССЕЛЛ: У меня тут тоже есть какое-то мнение.
БОНДЖИ: Никакого нету. Когда я просигналю, ты вскочишь.
РАССЕЛЛ: Какая вопиющая наглость! Кем ты себя возомнила?
БОНДЖИ: Просто девушкой с сигналом. Сейчас покажу.
Она начинает расстегивать ремень.
РАССЕЛЛ: Я не хочу ничего видеть, шалава!
БОНДЖИ: Нет, хочешь, и я не просто покажу, а тебе это дам.
РАССЕЛЛ: Я не хочу.
БОНДЖИ: Еще как хочешь.
Она спускает штаны и прячется за кустом, но так, чтобы РАССЕЛЛ ее видел.
Мы сделаем это здесь и сейчас.
РАССЕЛЛ: У тебя не хватит духу.
БОНДЖИ: Иди и возьми.
Он нерешительно подходит, затем отступает.
РАССЕЛЛ: Нет!
БОНДЖИ: Иди и возьми.
Он нерешительно подходит, затем отступает.
РАССЕЛЛ: Нет!
БОНДЖИ: Иди и возьми.
ЧЕЛ: Если ты не поспешишь, возьму я.
БОНДЖИ: Иди и возьми.
РАССЕЛЛ: Я бы никогда не смог заняться с тобой любовью: в тебе нет загадки.
БОНДЖИ: Верно: если я тебе дам, гадать тут не о чем.
РАССЕЛЛ: Нет, я бы никогда не смог заняться с тобой любовью, но я порядочная гнида и потому трахну тебя. Ты это заслужила, кусок дерьма!
Он бросается к кусту.
ИМБИРЕК: Расселл, какой ты виртуоз!
БОНДЖИ: Нет, погоди. Сперва встань на колени и скажи: «Можно мне сделать это с тобой, ну пожалуйста?»
Он становится на колени.
РАССЕЛЛ: Можно мне сделать это с тобой, ну пожалуйста?
БОНДЖИ: Хороший песик. Да, можно.
Он заходит за куст и делает; ИМБИРЕК и ЧЕЛ наблюдают.
ИМБИРЕК: Она слишком остро на все реагирует — верный признак защитного механизма.
ЧЕЛ: Обалденный механизм.
ИМБИРЕК: Давайте посмотрим правде в глаза: какой мужчина мог бы ее уважать? Расселл, должна признать, у тебя изысканный стиль.
РАССЕЛЛ (из-за куста): Обрати внимание на форму.
ИМБИРЕК: Целая симфония телодвижений!
РАССЕЛЛ: …И на самообладание.
ИМБИРЕК: Да, самообладание, сущность свободы. Расселл, я так завидую тебе, тому, как ты даешь себе волю, свободный, словно птица, свободно самовыражаясь с беспечной раскрепощенностью: воспаривший мужской дух!