«Кабаний клык», вросший в землю на углу Гаттер-лейн, напоминал огромную спящую черепаху. Задолго до Криспина этой таверне покровительствовали рыцари и лорды, но это было давно, а теперь лишь разный сброд считал «Кабаний клык» своим пристанищем. Криспина это устраивало. Деревянные стены таверны посерели под воздействием природных стихий, облупившаяся штукатурка уже много лет как нуждалась в подновлении, однако большие дубовые двери были по-прежнему крепкими. Иначе и быть не могло, если вы хотели обезопасить себя от ночных воров.
Криспин толкнул дверь и оглядел сумрачное помещение с низкими потолками. Лишь масляные лампы потрескивали на столах да в большом очаге горели огромные поленья. Тяжелые потолочные балки казались старыми, как Мерлин, и Криспин часто спрашивал себя, способны ли они, такие изъеденные временем и потрескавшиеся, вообще поддерживать крышу.
Под этими ненадежными балками близко друг к другу стояли шероховатые прямоугольные столы, за некоторыми из них с роговыми кубками в руках сидели мужчины, прятавшие глаза в тени капюшонов.
Хозяева этой мрачной таверны, Гилберт и Элеонора Лэнгтоны, хотя и были добрыми и щедрыми людьми, имели дело с самыми грубыми обитателями Гаттер-лейн. Без них это заведение было бы еще более жалким.
Криспин углядел Элеонору, которая орудовала метлой из прутьев утесника и громко распекала слугу, уронившего поднос.
Криспин подошел поближе.
— Надеюсь, я не помешал.
Элеонора круто развернулась.
— О, Криспин! Какая неожиданность.
Она улыбнулась и обняла его. Волосы женщины были полностью убраны под белый полотняный вимпл[5], уложенный складками и сборками и оставлявший на виду только гладкий овал лица. Лица без возраста. Криспин подумал, что ей, наверное, лет тридцать, как и ему самому, неточно не знал.
— Да я вот объясняла этому мошеннику, — пояснила она, метлой указывая на слугу, — какой он никудышный, если роняет хорошую еду на пол.
Слуга поднял виноватый взгляд. Он собирал осколки и загубленную еду на поднос.
— Она ужасно громко мне «объясняла».
Криспин кивнул:
— Мне этот сердитый взгляд тоже хорошо знаком, Нэд.
— Поторопись, Нэд, — буркнула хозяйка и разгладила свой не слишком чистый фартук.
Она только теперь заметила Лайвит и Грейс, стоявших за спиной Криспина, и нахмурилась — ее головной убор опустился и превратил лицо в маленький горизонтальный овал.
— А это что такое?
Криспин отвел Элеонору в сторону:
— Нэлл, я хочу попросить тебя об одолжении.
— О нет, Криспин. Больше никаких одолжений. Почему ты превращаешь наше несчастное заведение в пристанище ненужных тебе женщин?
Криспин расправил плечи. Второй раз за утро его обвиняли в распутстве. Конечно, основания для этого есть, но не сегодня, а его искренние протесты, похоже, пропускают мимо ушей.
— Они не мои «ненужные женщины», — объяснил он. — Они мои клиентки. Им нужна моя помощь, а мне — твоя.
Элеонора закатила глаза и сложила руки на груди.
— Что скажет Гилберт? Говорю тебе, Криспин, ты слишком много себе позволяешь.
— Может, и так, но дело не терпит отлагательства.
Нэлл опять взялась за метлу и несколько раз, примирительно, провела ею по полу, заметая пыль.
— Как всегда.
Криспин хотел было предложить денег, но мысль эта надолго не задержалась. В данный момент денег у него не было, а он и так уже много задолжал Гилберту и Элеоноре.
— Нэлл. — Криспин улыбнулся. Нечестный прием, но обычно он срабатывал. — Их будет искать шериф, и им надо где-то спрятаться. У тебя доброе сердце, и ты не откажешься нанять их и подержать здесь. Я был бы очень тебе признателен. Это всего лишь на время, пока они не смогут вернуться в свое жилье и к своей прежней жизни.
— Ой, ладно, Криспин. — Она сердито глянула на женщин. — Ну, разве что назло Уинкому. Но только на время, ясно? Любому заведению за глаза хватит неприятностей в лице Нэда. Цены высокие, а платят — мало, — многозначительно заметила она, потерев пальцы характерным жестом.
Криспин официально поклонился.
— Спасибо, Элеонора.
Лайвит выступила вперед и гордо вздернула острый подбородок.
— Вы назвали нас вашими клиентками. Это означает, что мы должны вам платить. Сколько стоят ваши услуги?
У Криспина мелькнула мысль поступить благородно и от платы отказаться, но он уже давно не мог позволить себе роскоши быть благородным.
— Шесть пенсов вдень. И на расходы.
Лайвит тяжело вздохнула, но взялась за висевший у нее на поясе кошелек и высыпала на ладонь его содержимое. Четыре пенса один фартинг. Она посмотрела на Криспина.