Вновь прервав себя, она запрокинула голову и залилась отрывистым, гулким, захлёбывающимся смехом, жутко и дико прозвучавшим в мёртвой кладбищенской тишине. У Сергея волосы зашевелились на голове от этого неестественного, надрывного хохота, в котором явственно слышались затаённая боль и подавленные рыдания. Но ещё страшнее было то, что, как ему показалось, как отзвук, как искажённое эхо этого смеха, откуда-то из темноты донёсся приглушённый ехидный смешок.
И показалось это, по-видимому, не только ему. Перестав смеяться, незнакомка качнула головой и, чуть нахмурив брови, воззрилась в темноту, причём как раз в ту сторону, откуда только что на Сергея будто бы глянули чьи-то холодные, мерцающие глаза. И лицо её при этом напряглось, и на него словно пала тень, и губы дрогнули и чуть приоткрылись. Но зато голос вновь стал таким, каким был недавно, – мягким, чувственным, ласкающим слух, хотя немного надломленным и замирающим, – когда она, переведя взгляд на небо и по-прежнему будто разговаривая сама с собой, задумчиво и мечтательно промолвила:
– А потом я пошла на речку и долго бродила по пустынному пляжу. И вспоминала, как мы гуляли там вдвоём, взявшись за руки и не отрывая глаз друг от друга. И как нам было хорошо, как мы были счастливы, как радость, наслаждение и восторг переполняли нас… Как нам казалось, что мы одни на всём свете, и как мы были довольны этим, потому что нам никто не был нужен. Мне было достаточно его, а ему – меня… Над нами с хриплыми криками кружились чайки. А река несла куда-то в бескрайнюю даль свои серые мутноватые воды. И мы подолгу смотрели туда же, вниз по течению, на лёгкую розоватую дымку, застывшую на горизонте, и мечтали о том, как будем идти по жизни только вместе, не отпуская один одного, глядя друг другу в глаза…
Её голос, делаясь всё тише и глуше, замер, а сама она, в изнеможении уронив голову на грудь и ссутулив спину, оцепенела, являя собой как бы воплощённое отчаяние и тоску.
Сергей сидел как на иголках, не смея двинуться и лишь то и дело бросая беспокойные взгляды кругом, прежде всего туда, где он подозревал наличие чего-то непонятного и жуткого, якобы глянувшего на него из тьмы. Он уже не раз горько посетовал и обозвал себя последними словами за то, что, отозвавшись на более чем странную просьбу Олега, припёрся вечером на кладбище и ждал его тут битый час, слоняясь среди могил туда-сюда, умирая от скуки и выслушивая ко всему прочему идиотские речи сумасшедшего бомжа, хотя было уже совершенно очевидно, что Олег не придёт. За то, что, избавившись наконец от шалого старика, не убрался отсюда немедленно, бегом, а снова уселся на скамейку и самым дурацким образом заснул. И особенно за то, что, увидев в глухой полночный час бродившую по кладбищенской тропе окутанную во что-то похожее на саван призрачную женщину, не поддался первому импульсу и не задал стрекача. Тем самым избавил бы себя, по крайней мере, от этой бесконечной долгой и нудной горестной исповеди разбитого женского сердца, от которой Сергей уже волком готов был завыть. А самым неожиданным, неприятным и смущавшим его было то, что он, вопреки всем своим воззрениям и убеждениям, внутренне возмущаясь и сопротивляясь этому, сам не понимая, как и почему так получается, непроизвольно, каким-то дальним крошечным уголком души, о существовании которого он до сегодняшнего дня и не подозревал, жалел прекрасную и несчастную незнакомку, сочувствовал и сопереживал ей и, чем далее длилась её грустная повесть, тем с большим интересом и напряжением слушал её, хотя не решался признаться себе в этом, стыдясь своих внезапно прорвавшихся наружу нетипичных для него чувств и скептически посмеиваясь над собой, как над сентиментальным дураком и слюнтяем.
Молния, мелькавшая до этого где-то вдалеке, неожиданно полыхнула прямо у них перед глазами, на мгновение озарив округу бледным голубоватым светом. И теперь это было единственное, мимолётное и призрачное, освещение окрестных просторов, так как почти одновременно луна, не в силах больше противостоять наползавшим на неё со всех сторон тучам, затмила свой сияющий лик и через минуту-другую совершенно пропала за плотным облачным слоем. Кладбище погрузилось во тьму. Всё вокруг, как это бывает перед грозой, насторожилось и притихло в напряжённом ожидании. Даже неутомимые, трещавшие без умолку цикады, будто уловив общее настроение, постепенно прекратили свой бесконечный однообразный концерт и будто все разом уснули.