– Чую… чую тебя, заступа моя… красота моя ненаглядная, ангел небесный! – зашептал старик с умильным, просветлённым видом, закатывая глаза и вздрагивая всем телом, будто в экстазе. – Знаю, что ты где-то здеся, рядышком. Такая же красивая и светлая, вся в белом, как невеста. Как тогда, на похоронах… Пусть и не видать тебя пока, но я чуйствую, что ты тута, поблизу. Можа, за тем деревцем, или за тем кустиком, или за тем крестиком… Но скоро ты покажешься, я знаю. Надо только, каб солнце зашло. А оно уже заходит. Скоро уж совсем тёмно станет. И тогда-а…
Голос деда, по мере того как он говорил, делавшийся всё более слабым, прерывистым, задыхавшимся, на последнем слове наконец оборвался и стих. Несколько секунд он молчал, тяжело дыша и ворочая увлажнившимися, снова помутневшими глазами, быстро утратившими свой оказавшийся мимолётным блеск. А затем они вдруг выпучились, как у жабы, и полезли на лоб. Короткая дряблая шея старика побагровела и раздулась, как будто вспухла, из груди понеслись протяжные свистящие и булькающие звуки, туловище заходило ходуном. После чего сильный удушливый кашель терзал его несколько минут, сотрясая всё его квадратное, крепко сбитое тело и едва не выворачивая наизнанку. Его лицо перекривилось и потемнело ещё больше, из выкатившихся из орбит глаз брызнули слёзы, вены на лбу и шее набухли, как жгуты. Палка с котомкой соскочила с плеча и упала наземь.
Сергей с нескрываемым злорадством наблюдал за тем, как осточертевший ему бомж, которого он уже успел возненавидеть всей душой, корчится, задыхается и хватает широко раскрытым ртом воздух. Ему казалось, что это заслуженное наказание, постигшее проклятого бродягу за то, что он ни с того ни с сего привязался к совершенно незнакомому человеку и порядочно испоганил ему настроение. Он тешил себя надеждой, что хотя бы после этого мерзкий свихнувшийся старик оставит его в покое и уберётся вон.
Надежда, хотя и не сразу, оправдалась. После сильнейшего приступа кашля говорливый дед Ерёма, очевидно, уже не в силах был витийствовать по-прежнему, да и просто говорить поначалу был не в состоянии. Немного оправившись и придя в себя, он ещё некоторое время хрипел, отхаркивал, плевался. Кряхтя, охая, хватаясь рукой за поясницу, он с трудом наклонился и поднял с земли палку и мешок. Распрямив спину и расправив плечи, сунул тощую котомку под мышку, а на палку опёрся, как на трость. Из груди его вырвался тяжкий вздох. Взгляд красных, как у кролика, налившихся кровью глаз был мутен и дик и ни на чём не мог остановиться, бесцельно и бессмысленно, как у младенца или мертвецки пьяного, блуждая с места на место. Лишь спустя минуту-другую, немного просветлев и прояснившись, он задержался на Сергее.
– По всему видать, помру скоро, – прогундосил он глухим, замиравшим, каким-то замогильным голосом, уже без прежней вражды и насмешки, спокойно и серьёзно глядя на Сергея. – Недолго тебе, Ерёма, осталось землю топтать. Одной ногой, можно сказать, уже в могиле стоишь. Попрощаешься скоро с жистью своей никчёмной, бессчастной, в которой ничё особо хорошего, почитай, и не было. А вот дряни всякой даже слишком много было. Выше крыши… Так и нечего о ней жалеть, о жизни такой! Уйду на тот свет с превеликим удовольствием, с лёгким сердцем… Только скорей бы ужо, а то невмоготу становится. Тяжеле с каждым днём…
Бомж остановился, понурил голову и какое-то время глядел себе под ноги, хмуря брови, пошевеливая губами и то и дело испуская глубокие вздохи. Потом вновь поднял глаза на Сергея и с кривоватой, расслабленной усмешкой проговорил:
– Хоть ты и крепко обидел меня, паря, зла я на тебя не держу. Молод ты ещё очень, глуп, оттого и ведёшь себя непотребно и городишь абы что. Можа, и поумнеешь со временем… Как молодость-то проходит и смерть всё ближей становится, почти все умнеют. Хоть немножко. Даже тот, кто всю жизнь дураком прожил. Вот как я!
Сделав такое самокритичное признание, старик опять, уже совсем невесело, ухмыльнулся, или, вернее, просто скривил лицо, и, в очередной раз пристально воззрившись в своего безмолвного усталого слушателя, которого эта бесконечно затянувшаяся нелепая сцена начинала выводить из себя, многозначительно и веско возгласил:
– Да порой и старости не нужно дожидаться. Смерть-то, она и молодыми не брезгает. Сёдня ты живой-здоровый, всем довольный, радуешься жизни, а завтра, глядь, оглянуться не успел, тебя уж на погост тащут… Она, матушка, завсегда рядом, прям за спиной у нас стоит. И за моей, и за твоей. Нам, дуракам, и невдомёк. А она вона там!