— Здесь. Но в ней как будто ничего интересного.
— А что вы нашли у него в карманах?
— Вот тут список, — сказал инспектор и достал из ящика листок бумаги. — Обычные вещи. Мелочь. В бумажнике пять фунтов десять шиллингов, удостоверение личности и все прочее. Ручка. Карандаш. Ножик. Сигареты. Коробка спичек…
— И зажигалка, да? — спросил я поспешно.
Инспектор удивился:
— Нет, зажигалки никакой не было.
— Надо сейчас же ехать обратно! — крикнул я, вскакивая. — Пока мы здесь с вами разговариваем, там кто-нибудь, наверно, уже шарит в комнате.
— Ему пришлось бы сперва справиться с пятипудовым констеблем, — усмехнулся инспектор, — потому что в комнате в эту минуту сидит такой. Он сменил меня, когда мы с вами уезжали… Знаю, знаю, что вы его не заметили, но что же из этого? Не все же вы замечаете. А почему это вы спросили насчет зажигалки?
— Всякий, кто работает с нами, сотрудниками отдела, получает особой формы зажигалку, и мы по ней узнаем друг друга. Конечно, при этом говорятся еще условные фразы.
— Пароли, условные знаки! — фыркнул инспектор. — Придумали себе игру! Как дети, честное слово!
— А когда вы нашли Олни, это тоже походило на детскую игру?
— Сдаюсь, — сказал Хэмп сухо. — Что ж, я простой полицейский. В тонкостях ничего не смыслю.
Я вынул изо рта трубку и ткнул ею Хэмпа в грудь.
— Инспектор, вы меня вынудили открыть карты, потому что мне нужно было узнать все об Олни. Я не хочу работать с полицией — слишком много людей. Но я был бы рад с нынешнего дня работать с вами.
— Я тоже буду очень рад, мистер Нейлэнд! — Он широко улыбнулся.
— Отлично. Но прежде чем мы начнем, вам надо уяснить себе кое-что. То, что мы делаем, может быть, и похоже на игру, но, поверьте, это не игра. Нацистские агенты убили моего лучшего друга и его жену. Вот почему я согласился работать в контрразведке. Я убежден, что беднягу Олни убил нацистский агент, убил здесь, в городе, под самым носом у вас. Игра! Можете мне поверить, такая «игра» не хуже танков и самолетов помогла нацистам утвердиться в Норвегии, Голландии, в Бельгии, во Франции. И та же самая «игра» помогает японцам раздирать на части Дальний Восток.
— Пожалуй, вы правы, мистер Нейлэнд, — сказал Хэмп, как всегда, медленно и раздумчиво. — Да, пожалуй, вы правы, но ведь я простой полицейский, и только… Я ничего не понимаю во всем этом шпионаже и действиях пятой колонны.
— Вы не должны забывать, что нынешняя война очень сложна, — сказал я. — А какова наша официальная точка зрения? Людям постоянно внушают, что эта война — последняя, но действительность не укладывается в схему. Нельзя трактовать эту войну как обыкновенную, как суету с пением национальных гимнов, демонстрацию патриотизма и все такое. Нам приходится сажать под замок некоторых англичан, которые хотят, чтобы победил Гитлер. С другой стороны, есть немцы, которые, не жалея сил, помогают нам бороться против него. Верно я говорю?
— Верно, — согласился он, глядя на меня прищуренными глазами. — Я вас перебью, мистер Нейлэнд. Но имейте в виду, что я непременно хочу слушать дальше. Так вот, обычно я в это время пью чай. Не выпьете ли и вы чашечку?
Я сказал, что выпью, и он, высунувшись в коридор, проревел, чтобы принесли две чашки чаю.
— Я смотрю на эту войну так, — продолжал я. — Пускай на каждой стороне воюют миллионы и миллионы, которые поддерживают того, кого поддерживает их страна и правительство, но, в сущности, настоящая война идет между теми, кто верит в народ и любит его, и теми, кто верит только в идеи фашизма. Уинстон Черчилль…
— Только не говорите ничего против Уинстона, — перебил Хэмп. — Я за него.
— Я и не собираюсь говорить ничего худого. Уинстон Черчилль, может быть, и воображает иногда, что живет в восемнадцатом веке, может быть, его взгляды на эту войну временами расходятся с действительностью, но он, мне кажется, все же борется и трудится во имя того, чтобы простому народу жилось легче, между тем как некоторые его друзья этого не хотят. А в том, что Рузвельт стоит за простой народ, никто не сомневается. То же можно сказать и о всех, кто идет за ними.
— Я с вами совершенно согласен. — Инспектор встал, шагнул к двери и взял у констебля поднос. — Теперь выпейте чашку чая и продолжайте. Я хочу услышать о людях другого лагеря, о фашистах.
Чай, крепкий и слишком сладкий, не очень пришелся мне по вкусу, но я делал вид, что пью его с таким же удовольствием, как инспектор.
— Я много думал об этих выродках, я изучал их — ведь, в сущности, это входит в мои обязанности. Конечно, нам попадаются немцы, работающие на Гитлера только потому, что для них Гитлер — это Германия. Но они нам не опасны. А вот те, кто, даже не будучи немцами, тем не менее помогают Гитлеру, — в тех-то вся беда. И надо их разглядеть как следует. Иногда они делают это просто ради денег, хотя платят им не так уж много. Других вынудили служить нацистам при помощи шантажа. Это старый излюбленный способ гестапо. Раскопают что-нибудь позорящее человека и заставляют работать на них, а раз начав, он уже не смеет остановиться. По-настоящему опасны те, кто продает нас потому, что верит в идеи фашистов. В иных случаях — как это было во Франции — они думают, что только нацисты могут помочь им сохранить власть, или богатство, или то и другое. Кроме того, некоторым за содействие обещаны выгодные посты, если нацисты победят. Да-да, мы с вами, наверное, не раз сидели рядом с людьми, раздумывавшими о том, что они сделают с нами, когда станут гаулейтерами. Есть такие, которые одержимы идеей реванша. Все это безнадежно вывихнутые люди, которые ждут не дождутся, когда можно будет ударить сапогом в лицо всякого, кто смеялся над ними. И всем им ненавистна демократия, все они презирают простых порядочных людей. Вот кого нам нужно остерегаться. И не забывайте, что в то время, как вы их ищете, они, может быть, обмотались английскими национальными флагами и поют во весь голос «Правь, Британия».