— На данной стадии болезни это обычное явление, — сказал инспектор, неожиданно выступая в роли медицинского авторитета.
Маргарет, посмеиваясь, кивнула.
— Мы всегда к этому готовы.
— Перестаньте говорить обо мне как о слабоумном, — вспылил я. — Если я раздражен, это объясняется вовсе не физическим состоянием. Я прекрасно себя чувствую. И завтра встану.
— Нет, не встанете, — отрезала Маргарет.
— Встану, вот увидите. Разумеется, я очень благодарен за уход и заботу и надеюсь, что я не слишком вас замучил. Но повторяю: если я раздражен…
— Почему «если».
— Ну да, я раздражен. Но это из-за того, что… это из-за старого паука Оствика, из-за ловли шпионов, из-за этой проклятой дыры Грэтли, из-за того, что мы воюем как последние кретины и обманываем людей, которые на нас надеются. Это из-за того, что… из-за того, что мне нужно заняться делом!..
— Вам нужно хорошенько отдохнуть, — снова отрезала Маргарет.
Периго встал, поглядывая на нас слишком уж лукаво, и сказал:
— Кое-чем я могу вам в этом деле помочь, Нейлэнд. После разговора с Оствиком я уже нажал на некоторые пружины.
— Спасибо. Приходите завтра, хорошо? Вы мне расскажете все о Диане, Фифин и остальных.
Инспектор положил мне на плечо руку, которая весила больше, чем недельный мясной паек целой семьи.
— Дружище, — начал он вдруг ни с того ни с сего, — слушайтесь доктора! Конечно, у вас своя голова на плечах… вы тут такие узлы развязали, с которыми мне бы и до рождества не справиться… но здравого смысла у нее гораздо больше… Между прочим, если вам чего-нибудь хочется, так скажите, мы принесем.
Мне хотелось тысячи вещей, но принести их они вряд ли могли. Маргарет ушла вместе с ними; времени до ее возвращения было много, и я собрался спокойно поразмыслить о своих делах. Но вместо того, чтобы логически разобраться во всем, я стал грезить о прекрасной, далекой, неведомой стране, где дышится легко, где ярко светит солнце. Я усердно работал там, строил, создавал то, что облегчает жизнь тысячам простых людей делает ее полнее и счастливее. И со мной была Маргарет, тоже занятая своим делом все дни напролет, а вечерами мы отдыхали в тишине и прохладе и разговаривали. Очнувшись от грез, я увидел, что она сидит у моего изголовья и серьезно смотрит на меня.
— О чем вы думали?
— Люди здравомыслящие о таких вещах не думают, — сказал я. — Но, впрочем, могу вам рассказать. — И я рассказал — гораздо подробнее и красочнее, чем сейчас рассказывал вам.
Она смотрела на меня ласковыми блестящими глазами, лицо ее смягчилось и стало еще лучше.
— Все это мне понятно, — сказала она. — Но почему я оказалась там?
— А вы забудьте это, — отозвался я, глядя куда-то в угол.
— С какой стати? — спросила она и, помолчав, прибавила: — Должна предупредить, теперь я знаю о вас гораздо больше, чем в субботу. Мистер Периго и инспектор рассказывали мне о вас.
— Они обо мне много знают, — возразил я. — Да и знать-то нечего, в сущности говоря.
— Я узнала достаточно, чтобы понять, отчего вы такой… «кислый», как вы это называете. Я тоже кислятина.
— Вы такая же кислятина, как… как паточный пудинг.
Она расхохоталась.
— Вот так комплимент! Никто меня еще до сих пор не сравнивал с паточным пудингом.
— А я люблю паточный пудинг. Если у вас найдется патока, закажите его на завтра. А теперь я вам вот что скажу: я тоже знаю о вас больше, чем вы полагаете. Я о вас в последнее время много думал. Беда ваша в том, что…
— Ох, начало многообещающее!
— Беда ваша в том, что вы из уважения, восхищения и так далее вышли за человека… великого, если хотите… за человека много старше вас, человека, у которого большая часть жизни была прожита. Вы воображаете, что это была великая любовь, а на самом деле это, вероятно, вообще не было любовью. И теперь, когда все в прошлом, вы считаете, что и ваша жизнь тоже прожита и что женщину в себе… вы должны вытравить и заморозить…
— Так. А вы?
— Что я? Просто неудачник, и все. Лучше я не буду продолжать.
— Нет, продолжайте, — сказала она без улыбки, глядя на меня огромными сияющими глазами. Я отвел взгляд и стал смотреть на ее руку, легкую, но сильную и ловкую, с длинными пальцами. Я невольно дотронулся до нее, словно желая убедиться, что она вправду здесь.
— Ладно, но смотрите, не пожалейте, — сказал я медленно. — Я ждал вас десять лет… нет, пятнадцать… раньше я бы вас не оценил. Почти неделю я обманывал себя, делал вид, что ничего не понимаю. Но в душе я все понимал. Вот теперь я сказал вам об этом, ну и что толку? Какой смысл бушевать и бесноваться, пытаясь разморозить вас…