Золтан уверенно держится за моё плечо — так ездить на маме по всему замку он большой любитель. И дёргать за пшеничную косу как за поводья лошадки. Мы тихонько подбираемся к стулу Анвара сзади, и как только его лицо оказывается на доступном расстоянии, мой сообразительный сын тут же мягко хлопает папу свободной ладошкой по щеке.
Тот резко открывает глаза без тени сонливости и улыбается, мягко перехватив крохотное запястье Золтана. Малыш восторженно хохочет, когда Анвар целует его пальцы.
— Я слышал, как вы вошли, — коротко поясняет он и садится ровнее, требовательно протягивая руки, в которые я тут же отдаю нашего принца. — Ну привет, медвежонок! Решили пошутить надо папой?
Ответом ему служит ещё более заливистый смех, и Золтан хватает его за нос, вызвав восторженную улыбку. Что ж, не зря мы тащились сюда так рано — я знаю, как задать мужу хорошее настроение в такой сложный день. Просто дать вволю потискать этого кряхтящего пухляша.
— Ах так, попался…
Анвар прижимает его к себе, и маленькие, но уже крепкие руки послушно обвивают отца за шею. Чмокнув сына в покрытую короткими тёмными кудряшками макушку, он поднимается со стула и ловит мой взгляд своим — искрящимся той же теплотой от абсолютной детской любви, какую уже получила я мгновением раньше. От того, как умеет обниматься Золтан, иногда можно и прослезиться. Его сердечко уже вмещает больше, чем когда-то вмещало моё.
— Доброе утро, — теперь могу поприветствовать и я, подавшись вперёд и поцеловав Анвара в щеку. Озабоченно приглаживаю его топорщащиеся волосы, которые он принялся отращивать, зачёсывая назад. — Так и просидел всю ночь с указом?
— Сочинял ответ для Юники, — усмехается Анвар, кивнув на край стола со свёрнутой в трубочку бумагой, запаянной королевской печатью. — Как медвежонок, дал тебе поспать или опять устроил весёлую ночь?
— Хорошо. Проснулся всего раз, поел и снова заснул.
Будто понимая, что речь о нём, Золтан поворачивается ко мне и уморительно причмокивает губами-бантиками. Да, запретное слово: пока не поест, доброе утро не настанет ни для кого.
— Ага, кому-то пора завтракать, — тоже легко различает этот сигнал Анвар, но не спешит отдавать мне ребёнка. — Давай сам тебя отнесу, а то у мамы заболят руки.
— Ничего не заболят, вот ещё, — фыркаю я, и, пока мы не ушли из кабинета, выуживаю из вороха бумаг на столе ту, на которой болтается обломок печати с соколом. — Что там пишет наша герцогиня?
— Требует, чтобы мы до зимы привезли Золтана в Сахетию, она соскучилась, но Дастан её уже не пускает путешествовать. — Я вскидываю поверх листа возмущённый взгляд, и этого хватает, чтобы Анвар спешно добавил: — Да, я уже ответил ей, что мы не потащим такого кроху через всю страну. Через полгода она сама станет матерью и всё поймёт.
Удовлетворённо киваю, попутно скользя по строчкам — краткость точно сестрёнке чужда. Серди вороха впечатлений от беременности, рассказов про темпы строительства пограничной с волайцами стены и восхищения управляющим Манчтурией Дастаном ищу то, что волнует меня куда больше.
«… леди Олана почти не покидает сад, целыми днями только вяжет одежду на малышей. Посадила кучу новых цветов у могилы всеотца и каждый вечер сама зажигает там лампаду. Похудела до костей. Надеюсь, рождение внучки её растормошит».
Тяжело выдыхаю. Есть вещи, которые не исправить. Единственное, чем мы можем отплатить герцогу за его жертву — жить так, как он мечтал. Леди Олана так и не оправилась от горя, и интуиция подсказывает: уже не оправится. Вздрагиваю, понимая, что стала бы такой же тенью, если бы с озёрской равнины ушло в землю тело Анвара. Меня хотя бы держал ребёнок. Миледи не держит ничего. Отныне у Сахетии новое солнце.
— Как думаешь, получится уговорить леди Олану приехать на именины Золтана? — тихо спрашиваю я, откладывая письмо на стол.
— Сомневаюсь. Уже не раз приглашал её погостить в столицу, но она не хочет оставлять отца. Если уж Юника не может её вытащить на свет, то вряд ли мы сможем.
Анвар удивительно спокоен, говоря это вслух. Наверное, помогает уютно устроивший голову ему на плечо сын, хлопающий глазами — так, словно понимает, почему закончилось веселье, и все разом посерьёзнели. В страшный день битвы за Афлен мы потеряли больше двух тысяч воинов, а Озёрск стал местом паломничества и самой крупной братской могилы в истории. Но сильнее всего ударила потеря всеотца. До самого конца прошлого лета в Манчтурии был общий траур, а нового герцога не возводили в титул. Я видела, как тяжело дались те дни Анвару, хоть он и говорил о неизбежности смертей, и что отец был к такому готов. Пепел этого горя ещё долго скрипел на зубах, и хорошо выручало разве что полное погружение в дела разбитой страны, которую срочно нужно было отстраивать по кускам.